Андрей Могучий: Любой художник отчасти бунтарь.
Режиссер Андрей Могучий перед показом своего спектакля «Алиса» в Москве.Сергей Фадеичев ТАСС
- Ознакомилась с вашей биографией. Вы получили серьезное техническое образование. Но после окончания института сразу пошли учиться в творческий вуз.
- Да, это правда.
- Означает ли это, что желание возникло намного раньше?
- Я не мечтал о театре с детства, как многие в нашей профессии. Интерес появился позже на первом курсе того самого серьезного технического ВУЗа, но чисто зрительский. Кстати, ВУЗ назывался ЛИАП (Ленинградский институт авиационного приборостроения). На тот момент я знал все спектакли, которые шли в Питере и в Москве, и большинство из них посмотрел. На третьем курсе, благодаря, в общем, случайности, сам оказался на сцене. Мы тогда увлеклись теорией театра, изучали Мейерхольда, Михаила Чехова, опыты Гротовского, - тогда и возникла довольно безумная для того времени идея создания собственного театра. Сейчас это никаким сверхъестественным поступком не выглядит, но тогда вне государства существовал только Ленинградский рок-клуб, Слава Полунин и “Лицедеи”, потом “Дерево”, а потом уж хлынул поток независимых театральных групп. Мы вписались в этот бурный поток, было весело и казалось, что все впереди. На самом деле я не знаю, кто из нашей ЛИАПовской группы работает сегодня по специальности. Многие пошли в творческие профессии, кто-то в политику, в общем кто куда.
- Как и везде.
- Да. Понять, кто ты, чего ты хочешь от жизни, в 17 лет очень трудно и удается далеко не всем. Осознание приходит позже, если вообще приходит.
- А вы поддерживаете дружеские отношения? Говорят, что настоящие друзья приобретаются только в молодости. Вы с этим согласны?
- И да, и нет. Человек проживает несколько жизней. Он меняется в размерах, в пристрастиях, в понимании, что такое хорошо и что такое плохо. Важно еще понять, что мы подразумеваем под словом “друг”. Про это можно долго философствовать. Тем не менее, часто ловлю себя на мысли, что если что, звоню тем, с кем прожил именно тот промежуток своей жизни, который называется молодостью. Несмотря на большие перерывы в общении, им не надо долго ничего объяснять.
- Режиссером становятся после приобретения жизненного опыта. А вы пошли в режиссуру сразу после учебы.
- Если я и стал режиссером, то гораздо позже, чем решил, что я - режиссер. Да и то не уверен до сей поры, что отвечаю общепринятым представлениям об этой профессии.
- Сразу после окончания Вы создали "Формальный театр", который уже в названии противопоставляется театру традиционному, академическому. По натуре вы бунтарь, которому хочется сломать и создать новое?
- Любой художник (если он художник, а не работник сферы услуг) отчасти бунтарь, особенно если он молодой. Молодости свойственно создавать новое на обломках старого. Бунт - одна из самых сильных мотиваций к художественному поступку. Потом приходит осознание, что новое - хорошо забытое старое, и, создавая новое, реинкарнируешь старое. Думаю, что это естественный механизм сохранения традиции. Любой авангардизм рано или поздно консервируется, но первый импульс очень важен и продуктивен. Если вспоминать “старые времена” то, конечно, социальный, политический контекст времени провоцировал на стремительные, так их назовем, поступки. Мы выросли в другой стране. И вдруг в одночасье все, что казалось вечным, оказалось временным, хоть и очень долгим. Относительно имени театра, который мы тогда создали, то конечно, элемент эпатажа в нем был заложен. Театры появлялись как грибы и все как-то себя называли. И не как раньше, по-советски унифицировано, каждый имел имя собственное. Молодых театров в городе тогда было порядка 500. Доказывать свое право на существование было непросто. Как сказал после одного нашего достаточно радикального перформанса мой товарищ в “борьбе за выживание”: ”Если не понравится, то хоть запомнят”. В помощь была присущая молодости глупость, не знающая, где и когда будет больно, радость от процесса, ну и, конечно, поддержка прогрессивной части театрального сообщества. Лев Иосифович Гительман (театровед, историк театра, профессор ЛГИТМиК), видел в нас “ростки нового театра, театра XXI века”. Это придавало уверенности. Я очень благодарен ему за это. И, конечно, фестивали театров-студий в СТД, которые делала Людмила Коробова. Именно там, в Доме Актера в Карельской гостиной, был сыграна “Лысая певица” Эжена Ионеско, мой первый спектакль, который я решился представить публике. Было до этого много лабораторных экспериментов, было увлечение Гротовским, “театром для себя”. А на публику мы вышли с "Лысой певицей". А, кстати, второй наш спектакль - “Петербург” нам так и не дали сыграть.
- Он сильно отличался от постановки в Александринском театре?
- Да. Была совершенно другая история.
- Могли ли Вы представить, что, имея славу низвергателя традиций, Вы придете в академический театр. Я имею в виду Александринский театр под руководством Фокина. Вы заговорили о Гротовском. Гротовский и Мейерхольд близки и Вам, и Фокину. Поэтому его приглашение выглядит естественно. Для меня Валерий Фокин - вечно юный. Всегда готовый удивлять и удивляться. Ничего не боящийся. Не знающий табу. Во всяком случае, в искусстве.
- Это правда.
- Приход в Александринку под крыло Фокина позволял Вам делать то, что Вы хотите.
- Это тоже правда.
- Но потом в 2013 году вы сами возглавили академический театр. И не просто театр, а БДТ им. Г.А.Товстоногова. У Вас в театре есть замечательный музей театра. Посетив его, можно увидеть, что это был очень интересный театр и до Товстоногова. Но эпоха Товстоногова затмила все. При нем это был лучший театр страны. И неважно, что его давно нет. Театр живет этим именем. Уже трудно отличить миф от реальности. И вас, как любого режиссера со своей стратегией, должны были не принять, на мой взгляд. С этим же столкнулся Бутусов, тот же Фокин, в БТК Кудашов.
- В 2019 исполняется сто лет БДТ. Думаю, это будет хороший повод поговорить об истории этого театра. Что касается моего прихода в БДТ, то никакого особенного сопротивления я не почувствовал. Театр ждал обновления, ждал перемен. Я бы сказал, что доброжелательность, которая была с самого начала, дала мне много возможностей. Самым сложным было понять, с чего начать, и то, что первым моим спектаклем в БДТ стал “Алиса”, сейчас кажется очень правильным и естественным. Конечно, во многом это произошло благодаря Алисе Фрейндлих, которая стала центром, соединяющим поколения, времена, эстетики. Она, конечно, удивительный человек, профик, каких сегодня по пальцам пересчитать. Но главное ее качество - умение любить людей, помогать людям, использовать профессию как терапевтический инструмент, чтобы хоть немного, но менять этот мир к лучшему. А это и есть, собственно, художественная стратегия, которой мы стараемся придерживаться.
- Но Ваша эстетика настолько отличается от того, что делалось в этом театре. Извините, я вас перебила. БДТ к моменту вашего прихода можно сравнить с театром Комедии сегодня – театр с великим прошлым и никаким настоящим.
- Я бы не был столь категоричен, и Лавров, и Чхеидзе делали все, что было в их силах, чтобы держать БДТ в тонусе. Контекст, в котором они находились и стратегия, которую они выбрали, не могла быть другой. Я говорю это с искренним уважением, и мне важно это сказать. Товстоногов возглавлял театр тридцать три года, и после его смерти в 1989 году, в преддверии 90-х, театр оказался в тяжелой ситуации во всех смыслах - и в художественном, и в финансовом. Это связано не только со смертью Товстоногова, а с тем, что пришла совсем другая эпоха.
Первые два года моей работы случалось, что некоторые зрители приходили и спрашивали: "А где спектакли Товстоногова? Почему их не показывают?" (это спустя двадцать четыре года после его смерти). А другая половина зрителей - в основном, молодежь, которая недавно пришла в БДТ, вообще не слышала о таком режиссере. Вплоть до того, что спрашивают про памятник Товстоногову, который мы установили в театре: “А кто это?”.
Что касается эстетики, то в основе любой эстетики лежит профессия и вопрос качества и смысла. И здесь никаких противоречий нет: ни с традицией этого театра, ни с его настоящим, ни с его, надеюсь, будущим.
- Когда я на премьере смотрела спектакль "Что делать?", готовя публикацию, я практически стенографировала текст, настолько он был (и есть) переполнен смыслами. У меня было ощущение, что для Вас очень важно собственное высказывание, этот спектакль как Ваше личное отношение к происходящему, Ваш личный взгляд на мир.
- Это правда.
- Вы стремились как можно больше успеть сделать, как можно больше успеть сказать, как будто Вас завтра снимут. Таково было мое ощущение, уж Вы простите.
- В реальности я имел три года, чтобы успеть сделать свою работу. И я должен был успевать, не рассчитывая на десятилетия художественного руководства театром. На первом сборе труппы, когда меня представлял Мединский, я сказал, что все будет медленно - и помчался. Осознание художественной стратегии возникало по ходу движения, оно и вызвало этот темп.
Помимо художественных задач, присутствовали и другие проблемы. Если Вы помните, театр на тот момент играл спектакли в ДК. А на Фонтанке шла затянувшаяся реконструкция, надо было разбираться с этим вопросом, параллельно обновлять административную команду, строить новый репертуар, выполнять планы министерства, которые никто не упразднял, не говоря о “мелочах” вроде ребрендинга, и при этом ставить спектакли.
- Я имела в виду и другое: каждый спектакль Вы наполняли огромным количеством смыслов. Как крик души.
- Ну, тут мне трудно что-то сказать. Каждый раз мы подходим с желанием максимально честно сделать то, на что способны.
- Кстати, то знаменитое собрание в Каменноостровском театре. Для читателей разъясню. Накануне окончания срока контракта в прессе прошла информация, что с Вами хотят расстаться, причем с конкретными фамилиями, кто возглавит театр. И вот объявили собрание труппы с участием министра культуры. Вы уже знали, что с Вами продлят контракт? Я неслась туда в полной уверенности, что Вас снимают. Несмотря на такое количество "Масок"!
- Нет. Могло быть все, что угодно. Я не знал.
- Теперь хотела бы поговорить о "Золотой Маске". Хочу вас поздравить с очередной. Вы вновь получили ее за лучшую режиссуру. Вы становитесь лауреатом с завидным постоянством. Я не представляю уже "Маски" без вас, также, как "Золотой Софит" (театральная премия Санкт-Петербурга – ред.) в последнее время с Вами. Несмотря на смену экспертного совета и все опасения, "Маска" по-прежнему "держит руку на пульсе", чего нельзя сказать о петербургской премии.
- Любая премия это такая сложная история. Она в любом случае связана с какой-то игрой, и для здоровья лучше и относится к ней, как к игре. Но нельзя при этом преуменьшать значение этой игры, и я понимаю как это важно для театра.
- Не знаю. Для меня номинация на "Маску" характеризует качество спектакля.
- Ну, конечно, характеризует, а как иначе. Просто количество спектаклей равного качества значительно превышает количество имеющихся “Масок”.
- Но все равно это показывает качество работы. А лонг- лист дает довольно точный срез состояния театрального искусства на данном этапе и показывает вектор развития. Хотя после назначения нового экспертного совета, у многих были опасения, что значение премии нивелируется. Пока влияния креатур министерства культуры не ощущается.
- Да, «Золотая маска», я это и со сцены сказал, до сих пор сохраняет авторитет и профессиональную независимость, дает стратегические импульсы, направление. Несмотря на то, что известно, какие споры идут в экспертных советах, в жюри, среди профессионалов.
- Общеизвестно, как всегда следующее жюри ругает выбор предыдущего. Можно ругать и не соглашаться с отдельными решениями, но от этого общая картина не меняется.
- Ну, да.
- Правильное ли у меня ощущение, что вы в основном ставите прозу
- Да, это правда. Я довольно редко ставлю драматургию. Мне нравится, что в работе с прозой присутствует большая степень свободы. С одной стороны, мне интересно переводить тексты с языка литературного на язык театральных форм.
Но, при этом, существует задача соответствия литературному источнику. Со времен «Петербурга» мне было важно, чтобы это был Белый, а не кто-то другой. Чтобы я нашел тот ключ, который соответствует языку Белого, нашел адекватный театральный ход. И поиск этого адекватного театрального языка является самым интересным.
- В спектакле «Пьяные» есть интересная фраза по поводу свободы и любви. Что любовь важнее. Я не смогу точно воспроизвести, но смысл такой. А для Вас? Мне казалось, Вы по натуре – человек свободный и что Вы очень дорожите ею.
- Что такое свобода можно долго рассуждать. Свобода от кого, от чего - это надо каждый раз выяснять. Буддийские монахи, которые сжигают себя в Тибете, - они свободны? Как достичь такой степени свободы? Человек все время от чего-то зависим. Подлинная свобода возникает при тотальном приятии этого мира. А приятие может возникнуть только через любовь. Это такая вот цепочка.
- Вы человек бескомпромиссный, искренний. Руководству театром это не мешает?
- Конечно, это конфликтная ситуация.
- Есть какие-то вещи, которыми Вы не можете пожертвовать?
- Есть предел, есть красная линия, которую я переходить не буду. С годами работы в театре она становится более яркой. Я на большее количество компромиссов был готов идти в начале, нежели сейчас. Тем не менее, должность невозможна без этого. Есть, например, очень сильное противостояние личностных мотиваций и профессиональных. Как быть, если к тебе приходит артист, который профессионально не соответствует требованиям сегодняшнего дня, уровню театра, а у него семеро детей – тут встаешь перед вопросом этики и художественности. И каждый раз решения разные.
- Вам приходится решать много вопросов, не связанных с творчеством.
- Фокин когда-то говорил мне: «У тебя возникает первая проблема, ты ее решаешь, потом вторую,… пятую,… десятую, потом бах! и снова возникает первая. Я его сейчас очень хорошо понимаю.
- И традиционный вопрос. Расскажите о ближайших планах, и не ближайших.
В 2019 году будет отмечаться столетие театра - это я уже говорил, а следующий сезон – сотый. Планов много, но говорить я о них пока не буду. В первую очередь о планах должна узнать труппа от меня, а не из прессы.
- А когда Вы это будете делать?
- Седьмого сентября открывается сезон, там все скажу. Столетие-то будет точно. (смеется)
- Что-то Вы уже начали репетировать?
- Не скажу (смеется)
- Спасибо большое. Наконец-то мне удалось побеседовать с Вами. Сначала мне казалось, что это я такая невезучая, но потом я поняла, что Вы не любите давать интервью, постоянно отказываете. Очень надеюсь, что мне удастся беседовать с Вами почаще.
Ирина Сорина.
Фото пресс-службы театра.
