9 мая 1965 года впервые вышла в эфир передача, посвященная светлой памяти погибших в годы Великой Отечественной войны.
Текст для нее писали целый месяц, чтоб получилась молитва. Молитва за советских солдат, за героев, за тех, кто отдал свою жизнь за жизнь других. Эта молитва - дань безграничного уважения и благодарности победителям. Слава! Вечная слава! За прошедшие годы «Минута молчания» стала традиционной частью Дня Победы.
Текст читают Ю.Левитан и В.Енютина, звучит музыка Р.Шумана, П.Чайковского, С.Рахманинова и А.Скрябина.
Воспоминания корреспондента и обозревателя ЦТ Ираны Дмитриевны Казаковой о том, как создавалась и впервые звучала в эфире «Минута молчания»:
В феврале 1965 года меня вызвал Главный редактор редакции информации ЦТ Николай Семенович Бирюков и, сославшись на поручение коллеги Комета, сказал: «Подумайте, чем нам ознаменовать 20-летие Победы». И я пошла бродить по Шаболовскому телецентру. Я принадлежу к типу «ходящих» журналистов, которым светлые идеи приходят во время хождения по длинным коридорам. Новый кадровик, который часто видел меня в коридоре, предложил было уволить меня за безделие. Но идея пришла именно в момент такого «безделия», и родился сценарий будущей передачи-ритуала «Минута молчания».
Николай Семенович идею одобрил и прямо в рукописном варианте понес сценарий Председателю Комитета Н.Н.Месяцеву. Тот вызвал меня буквально через несколько дней и начался долгий, мучительно-захватывающий процесс. Мы со Светланой Володиной, редактором будущей передачи, заперлись дома, писали текст телевизионного варианта. Аркадий Ревенко, комментатор радио, трудился над текстом радиоварианта. Тогда еще в голову никому не пришло, что передача-ритуал должна быть единой и на радио, и на телевидении.
Нужно сказать, что в этой передаче все накапливалось по капельке, по золотой крупиночке. Когда первые наброски текстов были готовы, Месяцев объявил нам, что отныне каждый рабочий день для создателя «Минуты молчания» будет начинаться в его кабинете. Ровно месяц изо дня в день в 9 утра мы были в кабинете Председателя. Николай Николаевич, как он любил говорить, сам брал ручку в ручку и писал текст, который рождался по слову, по запятой. Это была, действительно, «в грамм-добыча, в год труды». Часто в работе принимали участие члены коллегии Комитета. Хорошо помню за столом Энвера Назимовича Мамедова, Алексея Архиповича Рапохина, Георгия Александровича Иванова.
Передача рождалась мучительно. Степень ответственности и нашей внутренней приподнятости были столь велики, что мы в дни работы ни о чем другом не думали, ничем другим не занимались. На радио готовилась фонограмма музыкального оформления ритуала. Режиссером радиопередачи стала Екатерина Тарханова, женщина редкостной человеческой красоты. Она, как эллинская богиня, если к чему-либо прикасалась, то это сразу становилось значительным, талантливым.
Встала задача: что делать с самой минутой молчания в эфире? Ну, на телевидении будет какое-то изображение. А на радио? Целая минута тишины — дыра в радиоэфире. Екатерина Тарханова с ее масштабом мышления и тонкостью воображения придумала в минуту молчания в эфире вплести перезвон Кремлевских колоколов, который сохранился в запасниках Большого театра. И не просто перезвон, а вызвоненная на колоколах мелодия траурного марша «Вы жертвою пали». Партитура этого марша в исполнении на колоколах тоже была разыскана. Фонограмма складывалась как торжественная литургия.
Ждали текста. А он не писался. Выковывался. Это должна была быть молитва.
Наконец, поставили точку и поняли: ни вставить, ни убрать из текста больше ничего нельзя.
Екатерина Тарханова, прочитав текст, долго сидела, опустив голову. Кому дать прочесть молитву? Дикторам, чей голос знаком каждому? Актрисе? Самая большая опасность сделать молитву театрализованной. Катя вышла в коридор и встретила Веру Енютину, диктора радио, чаще всего читавшую рекламу, которую у нас мало кто слушал. «Вера, — спросила Тарханова, -ты можешь молиться?» — «Не знаю, — ответила Енютина, - давай попробую». Они быстро зашли в студию. Вера склонилась над текстом и очень скоро дала знак, что готова. Записали первый дубль, второй, третий. Но лучше самой первой записи ничего уже не получилось. Его и стали накладывать на готовую фонограмму.
Голос Юрия Левитана: Слушайте Москву! Слушайте Москву! Тревожно-торжественные звуки метронома приковывали внимание. Слушайте Москву! Из-под чеканки метронома выплывали тихие звуки «Грез» Шумана.
«Товарищи! — сказала Енютина так, что сердце упало. — Мы обращаемся к сердцу вашему. К памяти вашей. Нет семьи, которую не опалило бы военное горе...» Звучала молитва и, если человек шел, он останавливался, замирал и не мог оторваться от голоса молящейся. Мы сидели в аппаратной студии «Б» на Шаболовке, Светлана Володина, Николай Николаевич Месяцев и я. Еще не отзвучали последние аккорды передачи, как я услышала рядом с собой рыдания. Впервые в жизни я видела, чтобы так рыдал мужчина. И мы не скрывали своих заплаканных лиц. Это были светлые слезы.
Мы поняли: радиовариант «Минуты молчания» готов. Лучшего нам не сделать. Теперь начиналось не менее трудное — сделать вариант телевизионный. Найти единственное верное и точное изображение под молитву. Что должно быть на экране в такой момент? Предстояла тьма не только творческой, но и технической работы. Редактор Светлана Володина, режиссер телевизионного варианта Наталья Левицкая, помощники режиссера не выходили из кинопроекционной. Искали изображение, отбирая документальные кинокадры войны. Решили дать самые сильные, самые трагичные кадры, запечатленные фронтовыми кинооператорами. Горы пленок. Снова «в грамм-добыча, в год труды».
Стали соединять пленку и фонограмму. Ничего не получилось. Кинокадры шли отдельно. Молитва отдельно.
Наталье Левицкой пришла в голову идея пригласить актрису, по образу похожую на известный во время войны плакат «Родина-мать зовет». Пригласили актрису, одели во все черное. Она стала читать текст, но это был театр. Время шло, экран был пуст, придумать ничего не удавалось. И вдруг в один из вечеров наших мук, когда Николай Николаевич Месяцев был на телестудии и мы обсуждали очередной вариант, он тихо сказал: «На экране должен быть только огонь, живой бьющийся огонь». Мы ахнули. Предложение было гениальным.
Все наши помыслы были уже об огне. Какой огонь? Вечного огня в Москве тогда не было. Где должен гореть этот огонь? Снимать ли его на пленку или это должен быть живой огонь в кадре? И тут посыпались предложения — одно смелее другого. Огонь решено было зажечь в студии. За работу взялись газовики, пожарники, декораторы, рабочие сцены. Полетели все правила противопожарной безопасности.
В главной студии на Шаболовке, студии «Б» соорудили высокую стену. На экране она выглядела сложенной из массивных плит гранита. На стене выбили надпись — ПАМЯТИ ПАВШИХ. Около стены поставили гипсовую чашу, которая также смотрелась сделанной из гранита. К чаше подвели газовую горелку и зажгли огонь. Начались бесконечные репетиции. Вьющийся во весь экран огонь производил неизгладимое впечатление. Работники телевидения, проходя мимо экрана, останавливались и завороженно смотрели на живое пламя. Мы понимали, что точнее изображения не придумаешь, потому что именно огонь сосредоточивает на себе все мысли, полностью концентрируя внимание. Молитва и музыка сливались с огнем в волнующее до глубины души триединство.
Режиссер Наталья Левицкая на всякий случай сняла огонь на кинопленку, сделав кольцо из повторяющихся кадров.
Близилось 9 мая 1965 года. Степень нашего волнения подходила к предельному градусу. Передача была объявлена на 18 часов 50 минут.
9 мая все приехали на студию задолго до начала. Режиссер проверяла и проверяла готовность. Передача шла в прямой эфир. К назначенному времени в студии собралось руководство телевидения и члены коллегии Комитета. У пульта были режиссер, ассистент режиссера, Николай Николаевич Месяцев, редактор передачи и я, как представитель авторского коллектива.
Наконец, зазвучали позывные. Сердце билось где-то у горла. Ассистент по команде режиссера нажала кнопку, и раздался голос Левитана: «Слушайте Москву! Слушайте Москву!» В кадре появилась гранитная стена и крупно слова — ПАМЯТИ ПАВШИХ. С первых же звуков мелодии «Грез» Шумана в кадре во весь экран заполыхал огонь. Величественный и негасимый, он бился, как сердце, как сама жизнь. «Товарищи! Мы обращаемся к сердцу вашему, к памяти вашей...» Все замерли.
Мы не чувствовали времени, оно нам казалось вечностью. Шла молитва памяти павших в Великой Отечественной войне. И вдруг раздался истерический крик режиссера: «Кольцо». Мгновенно заработала кинопроекционная. Случилось то, чего мы все больше всего боялись. Огонь в чаше стал угасать. В долю секунды режиссер заметила это и успела дать команду включить кинопленку. В кадре уже бился киноогонь. А в студии к чаше с огнем по-пластунски полз помощник режиссера, чтобы поправить случившуюся неполадку. Мы все вытянулись к стеклянному окну, отделяющему пульт от студии. «Спокойно, товарищи!» — сказал Месяцев. Огонь в чаше набирал силу. И вот снова включена студия. Молитва подходила к концу. Раздался голос Юрия Левитана: «Минута молчания». На пульте все окаменели. Из какой-то далекой глубины зазвучали колокола: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» И снова мертвая тишина. Только мощные фортепьянные аккорды остановили эту торжественно-траурную минуту. Дальше зазвучала музыка Чайковского, Баха, Рахманинова, а мы все не отрывались от огня, каждый думая уже о своем, о своих погибших, о страшных пережитых годах и о Дне Победы 9 мая двадцать лет назад. Передача закончилась. Все молчали. Сидели, опустив головы. Не было сил встать. «Спасибо, товарищи, спасибо!» — прервал молчание Месяцев. Стали потихоньку расходиться.
Все началось наутро. Первым на студии я встретила одного из телевизионных инженеров, Героя Советского Союза. Он подошел ко мне, взял мою руку и сказал: «Вы не знаете, что вы вчера сделали. Наш танковый корпус праздновал День Победы в гостинице «Советская». Собрались в 16 часов, вспомнили товарищей, выпили, хорошо поужинали. И вдруг на весь зал — позывные колокольчики. Танкисты встали. И 17 с половиной минут стояли, не шелохнувшись. Эти закаленные боями люди, не знавшие слез, плакали. От нашего танкового корпуса великое вам спасибо».
Оказывается, в этот час во многих театрах Москвы были прерваны спектакли. По стране у уличных репродукторов стояли толпы. Останавливались автобусы и троллейбусы. Люди выходили и присоединялись к слушающим.
Почту понесли пачками. Мы читали взволнованные строки и понимали, что тронули сердца миллионов людей. Воздали должное тем, кого унесла война. Из всех писем, которые пришли на телевидение и радио, я до сего дня храню одно. Это простая желтенькая почтовая открытка. На ней размашистый адрес — Москва, Центральное телевидение, «Минута молчания». А на обороте текст всего в два слова: «Спасибо. Мать». Это была самая высокая награда всем нам, кто сделал эту передачу.
С тех пор каждый год 9 мая по радио и телевидению в 18 часов 50 минут звучит ритуал памяти павших «Минута молчания».
Вскоре после того, как в 1970 году Месяцева освободили от работы в Госкомитете по радиовещанию и телевидению, новый председатель Комитета С.Г.Лапин приехал на Шаболовку принимать «Минуту молчания». Снова студия «Б», снова в ее холле собрался весь руководящий синклит телевидения. Закончился просмотр и воцарилась тишина. Должна сказать, что в ту пору в Москве уже зажгли Вечный огонь. Он был отснят на пленку, и передача, утратив великий эффект сиюминутности, шла в киноварианте. Итак, я осталась один на один с Лапиным. Его почему-то все страшно боялись.
Пауза длилась долго. Наконец, Лапин сказал: «Но ведь минуты молчания у вас нет. У вас звучат колокола, какое же здесь молчание?» Я взяла себя в руки и четко сказала: «Вы старый радист, вы же понимаете, что минутное молчание в эфире — это дыра. Колокола только усиливают драматизм этой минуты». Снова пауза. «Пожалуй, вы правы, — изрекает председатель. — А почему так долго звучит музыкальная концовка передачи?» — спрашивает он. «А потому, что людей надо вывести из состояния печали. 9 Мая ведь праздник. Люди, почтив память погибших, остаются наедине со своим сердцем. Музыка, да такая, какая звучит в передаче, помогает им в этом». — «Наедине с чем, с чем?» — переспрашивает Лапин. «Со своим сердцем», — резко отвечаю я. «Пожалуй, вы правы, — говорит Лапин. — Ну а вот у вас нет в передаче никакого обращения к нынешней молодежи, — продолжает он. — В будущем вы посмотрите и добавьте это». Лапин одобрил передачу, но в умы руководителей впустил бациллу перекройки «Минуты молчания». И началось.
Эмигрировала за границу Вера Енютина. По тогдашним временам ее имя должно было быть стертым с лица земли, голос с магнитной пленки исчез мгновенно. Текст молитвы попросили прочитать Юрия Левитана. При всем нашем преклонении перед голосом Левитана мы понимали, да и он сам понимал, что для молитвы его голос не подходит. Но надо было выполнять указание. Когда умер этот великий диктор, «Минута молчания» перешла к Игорю Кириллову, чей голос звучал ежедневно со всех экранов телевизоров.
Но главное, началась перекройка текста. Естественно, появился фрагмент, связанный с Малой землей. Его писала Шергова. В тексте Синицына мне запомнились колоски пшеницы, которые хранят память о павших. Ритуал приобрел всю ту необходимую кондовость, которая была так по сердцу во времена Брежнева. С его смертью исчез лишь фрагмент о Малой земле. Так и читает до сего дня «Минуту молчания» Игорь Кириллов.