Я оглядываюсь назад потому, что на экране снова знакомые нам по «Любви земной» герои—Захар Дерюгин (Евгений Матвеев), Ефросинья (Зинаида Кириенко), Маня (Ольга Остроумова), Брюханов (Юрий Яковлев), Катерина (Валерия Заклунная) и другие, на этот раз в двухсерийном фильме «Судьба», поставленном Евгением Матвеевым по второй книге одноименного романа Петра Проскурина. Те же люди, те же недюжинные характеры, тот же необыденный, сложный лирический треугольник, но — не то время. Война...
Будто мало людям этим в мирной жизни довелось испытать... Однако судьба, она и есть судьба. Ее не выбирают. Впрочем, можно ли, правильно ли сказать так? Не выбирают событий, внешних условий, в которые попадает человек, но внутреннюю позицию по отношению к ним, свое «на том стою» выбирают, и еще как!.. Одни — тот же Захар, Кошев, Рябокляч, Брюханов, Катерина— под дулами фашистских автоматов, перед лицом неминуемой смерти остаются людьми, борются за свои убеждения или погибают достойно; другие, как Макашин (Вадим Спиридонов), кулак, движимый ненавистью к Советской власти и всему, что ее олицетворяет, служат гитлеровцам верой и правдой; а третьи, к примеру, Анисимов (Владимир Самойлов), «из бывших», сами, без принуждения и без особого желания, просто из шкурного страха идут к захватчикам с покорной головой и с предложением своих услуг, готовые предать и своих и чужих, но предавая в первую очередь самих же себя... Но таков уж он, суровый выбор судьбы. И великолепна сцена, когда охваченный животной паникой Анисимов, смертельно боящийся и партизан и фашистов, христом-богом умоляет полицая Федора Макашина (можно ли было выбрать худшую кандидатуру для такой просьбы, но Анисимов и этого не понимает, ему жутко до слепоты) сделать хороший документ, чтобы скрыться «и от тех и от этих», Тут уж ни отнять, ни прибавить.
Собственно, интересные эпизоды начинаются буквально с первых кадров фильма. Такова, например, сцена проводов новобранцев, уходящих на фронт. Толпа перед сельсоветом, обрывки разговоров, и женщины, гамма настроений: плачущие, растерянно улыбающиеся, сдержанно-скорбные, а то и между делом перемывающие косточки ближним,— не вошла еще война в быт, для многих она пока за горами, где-то; и авторитетные рассуждения стариков о том, что война долго не протянется; и молодой парень, бесшабашно отплясывающий (больно уж нарочита, театральна эта бесшабашность, но это и понятно, не для души он пляшет, а из души выплясывает), Провожают Захара Ефросинья и дети, и стоят в сторонке Маня и Илюшка, сын Захара, тоже пришедшие проститься. Весь «треугольник» налицо, все на виду — вот где раздолье кумушкам!,, И в пику им, воспаряя над их пересудами {«Будь я на месте Фроськи, я такой бы цирк устроила... Обоим бы глаза выцарапала!,,»), Ефросинья сама посылает Захара к сопернице.
Или другая сцена: приход в село оккупантов-«освободителей», этот насильственно инсценируемый «праздник», дешевая пропагандистская идиллия в геббельсовском духе, с шоколадом, шнапсом, танцами, фотографиями «для истории» — и тут же гибель Нади, спасающей сброшенное с крыши сельсовета красное знамя, и тут же откровенный, безоглядный грабеж.,, Все это сделано мастерски, органично, единым куском. И кусков таких в фильме много, перечислять их все я бы не взялся.
Впрочем, дело не только в их количестве. Дело в том, что от эпи ( да к эпизоду все четче вырисовывается характер фильма — очень эмоциональный, темпераментный, не боящийся бурного проявления чувств, предпочитающий говорить со зрителем открытым текстом, а не подтекстом. Это особая черта, особое качество фильма, и режиссер от начала и до конца верен избранной им манере,
Короче говоря, в целом «Судьба» удалась, И как раз поэтому мне хотелось бы поразмышлять об отдельных моментах, которые не то чтобы портят впечатление от фильма, но просто не очень ему нужны и которые, надо сказать, присущи не только картине Евгения Матвеева, Попытаюсь объяснить, что я имею в виду.
В фильме односерийном, целиком укладывающемся в рамки сеанса, значительная часть нужной информации остается, если можно так выразиться, «за кадром» (и тем большая, чем лучше фильм, чем «гуще» он сделан); ее домысливаешь, воспринимаешь внутренним зрением, ощущаешь, как подводную часть айсберга. (Будем заранее подразумевать, что эта часть существует; если ее нет, стоит ли фильм того, чтобы о нем говорить?)
Развернутое же и претендующее на эпичность полотно медленно и обстоятельно показывает тебе эту самую подводную часть. Это, однако, не имеет ничего общего с «разжевыванием». Это означает, что каждая деталь должна заключать в себе такой же информативный заряд «закадрового действия», как и в наиболее плотной односерийной ленте. Авторам «Судьбы» удается это далеко не всегда. В фильме есть повторы, необязательные подробности, встречаются и просто неубедительные персонажи. Таков, например, образ историка Саши Корнилова. Да, конечно же, были на войне подобные мальчики-книжники, не умеющие ладно намотать портянку, стесняющиеся прикончить фашистского парашютиста потому, что он запутался в стропах; но не были эти мальчики такими. И, может быть, потому, что неестествен Саша, выспренним, лишним кажется и его экскурс в прошлое. Нас слишком волнует судьба реальных персонажей — Захара Дерюгина, Ефросиньи, Мани, чтобы отвлекаться от них. На мой взгляд, не стоило так подробно цитировать в «Судьбе» кадры из первого фильма — из «Любви земной». Зритель и так достаточно хорошо их помнит.
Не растянутостью метража, порой искусственной, что, на мой взгляд, типично для некоторых двухсерийных лент, достигается ощущение эпичности, а значительностью характеров, событий судеб — той значительностью, которая героям фильма Евгения Матвеева изначально присуща. Они уже завоевали любовь и зрительское внимание к себе — любовь, не нуждающуюся ни в каких дополнительных допингах и кинематографических эффектах.

Владимир Подгорнов
"Советский экран" 1978 год