Даниил Гранин о Дмитрии Лихачёве...

Даниил Александрович Гранин- русский писатель, общественный деятель. Родился 1 января 1918 года в селе Волынь Курской области, в семье лесника. После окончания электромеханического факультета Ленинградского политехнического института, работал инженером на Кировском заводе.

Во время Великой Отечественной войны прошел путь от солдата до командира роты. После войны учился в аспирантуре, работал в Ленэнерго, восстанавливая разрушенное в блокаду энергетическое хозяйство города, печатал статьи в научно-технических периодических изданиях. В 1937 году Гранин дебютировал с рассказами "Возвращение Рульяка" и "Родина". Основная тема его произведений - реализм, нравственный выбор ученого, борьба личностного самовыражения с авторитарной властью. Даниил Гранин - автор серии документальных произведений об ученых. "Чем выше научный престиж, тем интереснее нравственный уровень ученого",- считал писатель.

Главный документальный труд Гранина - "Блокадная книга"(1977-1981 гг.), основанная на подлинных свидетельствах жителей осажденного города. Новые грани таланта писателя раскрылись в книге "Бегство в Россию (1994) - авантюрно-детективном романе о жизни ученых. Даниил Гранин - один из инициаторов создания российскрого Пен-Клуба. В настоящее время писатель живет и работает в Санкт-Петербурге.

Гранин Д. А. Наша печаль, наша любовь

… Я привык, что есть человек, по которому можно сверять свои поступки. Его присутствие мешало идти на сделки со своими слабостями. Он защищал нас от того злого, мстительного, циничного, что ежедневно порождало наше время.

Явление Лихачева было необычным, и, как водится, мы не смогли должно оценить его. Только теперь начинаешь видеть величину потери.         

Беда нынешней жизни в том, что не стало личностей, некого любить, не с кем считаться.           

Как-то ко мне обратились деятели культуры из Эстонии, просили приехать, выступить перед читателями. Зная несправедливости, какие происходят там с русскими, я отказался. Они сослались на Лихачева - а вот он приезжал. Я обратился к Лихачеву. Он сказал: очень важно, когда вы нужны. Но самым убедительным был его собственный пример. Слова у него не расходились с делом. Я поехал в Эстонию и убедился, что надо было поехать.

Будущему времени феномен Лихачева покажется непонятным. Жил-был ученый, большой ученый, занимался древнерусской литературой, в сущности кабинетной, книжной наукой. Каким образом он стал выразителем общественной совести в этой взбаламученной огромной стране, в эти смутные годы? Почему с ним считаются и народ, и власти? Почитают достойнейшим представителем русской интеллигенции?

Почему, наконец, все разъедающее время не смогло сокрушить его, почему он устоял, несмотря на все невзгоды, потери, преследования?

Во-первых, его сформировала семья потомственных русских интеллигентов, во-вторых, школа. Школа была особенной, в ней поощряли собственное мировоззрение, учили перечить, требовали самостоятельного мышления. Так воспитывали духовное бесстрашие.

И было третье - ссылка. После Университета его арестовали за участие в студенческом кружке, и он четыре с половиной года провел на Соловках. Он рассказывал, какая интересная публика была на Соловках. Но и там он исхитрился заниматься археологией, изучать искусство реставрации, занимался биографией беспризорников. Они признавались: "Мы тебе врем". А ему интересно было, как они врут, какова философия самооправдания. Впоследствии Лихачев написал работы о воровской речи, об обычаях воровской игры в карты.

Он умел использовать любые свои несчастья. Сам он определил это свойство термином "резистентность" - сопротивляемость.

Воспитанная школой и семьей духовная прочность помогала выстоять в любых условиях. И позже, когда его проваливали на выборах в Академию наук, трижды проваливали, когда его не выпускали за границу, на международные научные конференции, он относился к этому достаточно спокойно, даже иронично.

Во время блокады он сумел написать вместе с М. Тихановой книгу "Оборона древнерусских городов", сумел выдержать испытания голодом, сохранить достоинство, хотя, работая над "Блокадной книгой", я убедился, как это трудно, как голод искажает людей.

   В Пушкинском Доме он проработал 50 с лишним лет. В этом был стиль его жизни: жить вглубь, а не вширь. Ему нравилась оседлость жизни. Он считал это благом. Казалось бы, после всех бедствий занятие древнерусской литературой - идеальное убежище, безопасное убежище, в котором он мог укрыться от всех треволнений мира. Однако не получилось. И по многим причинам. Время то и дело бросало ему вызов.

В 60-е годы возникла идея перестройки Невского проспекта. Я помню, как тогда его это взволновало. Вместе с Дмитрием Сергеевичем я присутствовал на заседании архитектурного художественного совета. Перестройка была намечена основательная. Нижние этажи всех домов предполагалось соединить в одну общую витрину, создать особое пространство, сделать его пешеходной зоной. Грандиозный проект во славу наших архитекторов - городского начальства, которое хотело себя увековечить и отличить. И вот началось обсуждение. Дмитрий Сергеевич выступил с речью. Это была блестящая речь. Он доказал, что перестройка Невского губительна для всей культуры, Ленинграда, России, через которую проходит Невский проспект. Я эту речь, если бы можно было ее разыскать, повесил в Архитектурном управлении. Мы его поддержали, но, конечно, именно она сыграла свою решающую роль, и прежде всего благодаря Дмитрию Сергеевичу Невский был спасен.

Так начались его выступления - в защиту Екатерининского парка в Пушкине, Петергофского парка. С тех пор он стал препятствием для ленинградских властей, для всех невежественных, корыстных проектов. Вокруг него объединялась общественность.

Наша история, как и любая другая, никогда не упоминает людей, которые спасают культуру. Мы не знаем имен ни разрушителей, ни спасителей. Мы знаем только создателей. Сколько памятников в Ленинграде порушили, например, принцу Ольденбургскому у Куйбышевской больницы, там, где стоит сейчас безобразная ваза с цветами. Великолепный был памятник. Кто распорядился убрать? Зачем? Мы не знаем имен вандалов. Так же, как, впрочем, не знаем, что Лихачеву обязан не только Невский проспект. Ему мы обязаны тем, что сохранился Земляной вал вокруг Новгорода. Ему обязаны многие храмы и церкви, которые он спас от разрушения.

Многие годы его держали невыездным. Ему угрожали. Его избили в подъезде дома. Подожгли квартиру. Он оставался непреклонным. В сущности - всего лишь порядочным человеком, отнюдь не диссидентом - но, может быть, это было еще опаснее.

Не берусь определять его научные труды, особенно в области текстологии, могу лишь сказать, что он умел находить в русском средневековье то, что соединяет нас с цепью времен, ибо человек есть часть общества и часть его истории. Его работы способствовали возрастанию роли гуманитарных наук, которые противостоят дегуманизации человечества. Не случайно именно он ввел термин "экология культуры" и насытил это понятие заботой о сохранении культурной среды, которая необходима для духовной оседлости человека. Для нравственной самодисциплины. Нарушение природной среды еще можно восстановить, разрушение памятников культуры по большей части невосстановимо.

  Конечно, широкая аудитория воспринимала не его научные труды, не научный, а моральный авторитет. Это очень любопытная ситуация, когда ученый становится совестью, лидером общественности, интеллигенции, а может быть, в какой-то мере - и нации. Независимо от своих научных работ. Подобное мы видели и на примере Сахарова. Необходим человек, которому можно верить. Лихачеву верили. Как чувствуется фальшь, так чувствуется и правда, люди понимали, что нет никакого разрыва между тем, о чем он говорит, чему он верит, и тем, что он делает.

В этом смысле Лихачев, конечно, редкая фигура. Говорить сейчас умеют многие - научились. Искусство демагогии выросло чрезвычайно, и тем не менее люди ощущали правду его слова. Он ни к чему не призывал, ничему не учил. А если и учил, то опытом своей жизни. Это было то, чего мы раньше не видели и не слышали. И сегодня не видим, не слышим больше - после Лихачева. Он незаменим.

У Лихачева было глубинное, сердечное умение найти дорогу к душе современного человека. Дорога стала труднопроходимой, она загорожена. Душа закрыта, застегнута, всячески защищается от попыток разных усилий проникнуть в нее во имя своей корысти, во имя политических соображений. К человеку сегодня подступиться трудно. Лихачев это умел. В чем тут секрет, я до конца не понимаю, это высокое искусство, которое всегда тайна.

Он был очень крупным мыслителем. Однажды на одной дискуссии, рассуждая о будущей жизни, я высказался довольно пессимистично. Он на это заметил, что пессимизм - привилегия марксизма, самого пессимистического учения, поскольку оно считает, что материя первична, а дух - вторичен, что бытие определяет сознание. Вот это и есть пессимизм - предполагать, что все зависит от материального мира. На самом деле дух первичен и сознание определяет бытие. В этом и состоит оптимизм человека - призыв к активности.

Его размышления о миссии России, о взаимоотношении науки и искусства - чрезвычайно глубокие интересные работы, преимущество которых не только в свежести и глубине мысли, но и в том, что написаны они очень просто и понятно, что отличает крупных философов.

Лихачев был боец-одиночка. Борьбу со злом всегда начинает один, не ожидая подкрепления. В его распоряжении не было ни партии, ни движения. Не было и влиятельной должности, вертушек. В его распоряжении была лишь моральная репутация, авторитет. Правда.

Была еще одна черта, сегодня особенно важная, - стиль его жизни. Дача - несколько скромных комнатушек в коммунальном бараке, где он проводил большую часть своей жизни в Комарове. А ведь у него могла быть личная отдельная дача. Как-то мы поехали с ним смотреть дачи "новых русских". Помню его удивленную брезгливость к этим виллам, особнякам, к этой роскоши. Он не был аскетом, любил удобство, комфорт. Но не считал для себя возможным пользоваться этим, особенно в наше время. Скромная городская квартира, в которой он жил, тесная по современным понятиям для ученого мирового класса, была завалена книгами. Он принимал иностранных гостей со всего мира в маленьких комнатушках в Комарове. Никогда не стеснялся, не считал, что должен иметь какие-то роскошные апартаменты. И это сегодня, когда ажиотаж, азарт стяжательства, тяга к богатству охватили все слои общества. Люди стараются урвать себе как можно больше. Причем все - и ученые, и генералы, и правительственные чиновники. Стиль жизни Лихачева - вызов интеллигента всему обществу приобретателей.

Мы часто оправдываемся: "А что я могу? А что мы можем сделать?" Это говорят все, на всех уровнях: "Я бессилен". А Лихачев один, не имея ничего в распоряжении, кроме своего слова и пера, - ничего у него больше не было, - смог.

Он стал безмолвным призывом каждому из нас: мы можем гораздо больше, чем делаем. Мы можем быть гораздо больше, чем мы есть. Мы можем гораздо больше сделать, чем делаем. Если не будем искать себе оправдания. Жизнь показывает, что это трудно, но не безнадежно.

У Лихачева был талант человека, который знал, что ему надо делать, знал, что он обязан делать, - талант ответственности. Перед историей, обществом. Перед самим собой, перед своим прошлым. Перед своей верой.

Думаю, не случайно Д. С. Лихачев связал свою судьбу с Петербургом, был верен всю жизнь культуре нашего города, его красоте, его интеллигентности, и для города он останется и гордостью, и любовью.

Академик Лихачев считал, что и один в поле воин, что власть надо просвещать, вести с ней диалог. Своеобразное развитие гетевской линии в отстаивании культуры.

Гете был тайный советник в Веймаре, при маленьком дворе. У Эккермана в «Разговорах с Гете» есть замечательная сцена: идут Гете и Бетховен, беседуют. Навстречу им императорская фамилия. Гете отошел в сторону и поклонился, а Бетховен двинулся в самую гущу сановной толпы. Поведение Бетховена мне всегда было симпатичнее. Но у Гете была своя правда. Он старался что-то сделать и многого добился. Так что у меня отношение к власти такое: с властью приходится считаться, власть иногда хочется и убеждать и в чем-то поправлять. Это редко дает результаты, но все-таки иногда дает… Я не конфликтный человек, я писатель, а это главное. Либо надо конфликтовать, превратиться в диссидента, либо писать и работать. Но душа все-таки не может мириться с глупостями, безобразием, гадостями, с враньем, иногда душа возмущается.

Гранин Д. А. Один из последних

Лихачев стал символом совести русс­кого интеллигента. Он пользовался общей любовью и доверием. Это было так важно, потому что год за годом мы испытывали разочарования, история безжалостно развенчивала прежних кумиров сперва советской жизни, потом постсоветской.

Прежние герои нашей демократии ушли со сцены, оказались властолюбцами, карье­ристами; перерождение происходило удручающе быстро и легко. Те, на кого мы возлагали надежды, покупались на выгодные должности, отступали. Все чаще возникал вопрос: неужели в России не осталось никого, кто заслужил бы всеобщую признательность.

Молодым двадцатидвухлетним человеком Лихачев был сослан в Соловецкий лагерь особого назначения. Однако и на опыте своей соловецкой жизни, на лагерном материале он написал интересные работы о воровском языке, о картежных играх уголовников. Он был ученым по своему складу, а не только по образованию. Такие люди и в лагере оставались учеными. Так было с Флоренским, Чижевским.

Его судьбу можно изобразить как цепь репрессий. Одна несправедливость следует за другой. А кроме того, ужасы ленинградской блокады, эвакуации, семейные потери. Несчастья настигали его, но не они определяли его жизнь. Источником его душевной прочности была для него работа.

Он защищал вечные нравственные устои. Не хотел, а от­влекался от научной работы. Выступал то в газетах, то по телевидению. На общественных форумах. Согласился стать народным депутатом СССР.

Им двигала боль за нищее состояние нашей культуры. Он хотел остановить разрушение памятников, варварское издевательство над историей.

Фигура его становится примером того, как надо бороться за сохранение культуры.

Благодаря телевидению Лихачев стал широко известен. Экран телевизора или разоблачает, или подтверждает. Лихачева он подтверждал. То, что Лихачев рассказывал об истории своей семьи, о круге своих учителей, о детских и юношеских годах, принималось всей душой. Он вводил нас в мир высокой русской культуры и полузабытых ценностей жизни. Это была душевная среда, пронизанная деликатностью, учтивостью, которые стали неотъемлемым правилом его собственного поведения. За многие годы нашего общения я не помню, чтобы он кого-то поносил, кому-то завидовал, льстил властям, искал компромиссов, даже во имя «интересов дела». Когда-то его ожесточенно преследовали ленинградские власти, старались уничтожить и морально, и физически. Ему подожгли квартиру. В подъезде дома его избили. Он не искал примирения. Между прочим, он об этом не рассказывает ни в воспоминаниях, ни в своих выступлениях. А в рассказах о Соловках, где он сидел в лагере, нет описания личных невзгод. Что он описывает? Интересных людей, с которыми сидел, рассказывает, чем занимался. Грубость и грязь жизни не оже­сточали его и, похоже, делали его мягче и отзывчивее.

   Со всех сторон обращались к нему: «Остановите вандалов! Сносят памятники! Нужны средства! Вырубают парки!» Как Сизиф, он продолжал толкать свой камень. Иногда я сочувствовал безнадежности его усилий. Тогда он говорил мне: «Даже в случаях тупиковых, когда все глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать свое мнение. Не отмалчивайтесь, выступайте. Я заставляю себя выступать, чтобы прозвучал хотя бы один голос. Пусть люди знают, что кто-то протестует, что не все смирились. Каждый человек должен заявлять свою позицию. Не можете публично, — хотя бы друзьям, хотя бы семье».

Биография Лихачева хороший пример исторической проб­лемы «Культура и Власть». Культура терпит поражение от невежественной Власти, а Власть бессильна перед торжеством подлинной Культуры.

Он был очень глубоким мыслителем. Однажды на одной дискуссии, рассуждая о будущей жизни, я высказался довольно пессимистично. Он на это заметил, что пессимизм — привилегия марксизма, самого пессимистического учения, поскольку оно считает, что материя первична, а дух — вторичен, что бытие определяет сознание. Вот это и есть пессимизм — предполагать, что все зависит от материального мира. На самом деле дух первичен и сознание определяет бытие. В этом и состоит оптимизм человека — призыв к активности.

Его собственная жизнь никогда не расходилась с тем, что он проповедовал.

Долгие годы ему не разрешали выезжать за границу. Хотя его выбирали в Болгарии Почетным академиком, доктором университетов (оксфордского, эдинбургского, цюрихского и др.) и академий (американской, итальянской, геттингенской).

Его приглашали президенты Италии, Финляндии, президент Египта обстоятельно беседовал с ним о библиотеке в Александрии. Лихачев вел долгий разговор с Папой Римским о русском искусстве. Вацлав Гавел разговаривал с ним об истории культурных отношений. С ним всегда интересно говорить, увлекает его мысль. Она всегда независимая, оснащена примерами. Его идея о единстве культуры захватывает, он — миссионер русского искусства. Он убежден, что памятники культуры принадлежат всему миру. Они общее достояние. Их сохранность — всемирная забота и всемирная ответственность.

Стиль — это человек. Стиль Лихачева похож на него самого. Он пишет легко, изящно, доступно. В его книгах счастливая гармония внешнего и внутреннего. И в облике его то же самое. Он красив, как и в молодости. К старости еще четче обозначилось в нем благородство, с каким прожита была его жизнь. Он не похож на богатыря, но почему-то напрашивается именно это определение. Богатырь духа, прекрасный пример человека, который сумел осуществить себя. Жизнь его расположилась по всей длине нашего XX века. От начала до завершения. Для меня он один из последних образцов русской интеллигенции. Придут ли еще такие люди? Не знаю, боюсь, что не скоро.