Человеческий фактор.
С 8 по 11 ноября в МДТ проходил фестиваль «Мы+Они=Мы», на котором в течение 4 дней были показаны семь спектаклей, поставленных по произведениям современных авторов. Поэтический постскриптум «Дитя Европы», где прозвучали стихи Чеслава Милоша, Иосифа Бродского, Вислава Шимборска, венчал третий день фестиваля. На четвертый день была проведена конференция, на которой присутствовали как авторы — Франсуа Эммануэль («Человеческий фактор»), Максим Осипов («Русский и литература»), Олжас Жанайдаров («Беруши») так и общественные деятели — Александр Асмолов, Эдуард Баяков, критик Марина Давыдова.
Придумав лаконичную формулу «Мы+Они=Мы», Льву Додину удалось развернуть огромный буклет болезней нашего мира: семь точек зрения слагались воедино, вынося общий вердикт состоянию человечества. Лев Додин несколько раз говорил о том, чтобы необходимо написать общий учебник истории, в котором будут изложены реальные цифры — число жертв, пострадавших от палачей. Математика говорит сама за себя — никакой дополнительный анализ не нужен - и ужасает своей объективностью и отстраненностью. После просмотра каждого эскиза по отдельности мне тоже захотелось совместить резкости. Захотелось свести воедино, в одной работе все семь историй. Если бы всех их - героев бельгийского, эстонского, казахского, польского, венгерского, русского эскиза – можно бы объединить либо в видеоряде, либо хотя бы статично на сцене, этот прием родил бы верное ощущение - тогда бы и случилось то, к чему призывал Лев Додин, делая девизом фестиваля формулу «Мы+Они=Мы». Появилось бы «Мы», то мифическое, утопическое сообщество, которое как воздух необходимо каждому человеку. О пяти эскизах я писала в своих предыдущих статьях, поэтому перейду к шестому из семи, спектаклю «Человеческий фактор», поставленному по произведению Франсуа Эммануэля.

«Машина смерти живет в каждом из нас»
Иной зритель. Иной театр. Иное отношение к материалу и иной материал. Все эти слова рождаются после просмотра эскиза «Человеческий фактор», поставленного Алексеем Астаховым по произведению бельгийца Франсуа Эммануэля. Ощущение чего-то нового, как по форме, так и по смыслу овладевает практически сразу, как только попадаешь в зрительный зал. Полудокументальный текст, в котором события приурочены к настоящим - явление для театра не новое. Но не для МДТ, где последним современным автором была Людмила Петрушевская, по пьесам которой были созданы спектакли «Московский хор» и «Он в Аргентине» (а в 90-х были еще «Гаудеамус» и «Клаустрофобия», поставленные по произведениям современников). Наверное, в этом заключается одна из особенностей эффекта, производимого эскизом на зрителей. Никакой исторической дистанции между тем, что происходит на сцене и нашей жизнью — нет. Все живо и реально — по обе стороны рампы. Создается ощущение, что в зале МДТ собрался новый зритель, воспитанный на иных началах. Откликающийся, утопающий в горе безвинности жертв и вине карающих. Активный зритель, в котором все чувства обострены до предела, а совесть разбужена. Который понимает и чувствует то, что происходит с героем на сто процентов именно потому, что тот является одним из них. Современником.
Владимир Селезнев существует в пространстве моноспектакля напряженно, энергично реагируя на общение с виртуальными собеседниками — героями Игоря Иванова, Петра Семака, Натальи Акимовой, Ирины Тычининой, Алексея Зубарева, Андриана Ростовского, поочередно возникающими на видеопроекции. Все эти персонажи даны под прицелом глаза психолога, привычно находящего в других слабые стороны. Крупным планом даются только лица людей, и в этом заключается сверхзадача, поставленная не только перед героем, артистом, но и режиссером, - понять другого человека, увидеть его истинный облик.
В центре спектакля «Человеческий фактор» - психолог фирмы Farb, человек 21 века, пытающийся создать особый вид взаимоотношений в компании. Одним из последних успешно выполненных заданий была программа реструктурализации (сокращения) персонала. На первый взгляд, герой Владимира Селезнева — это деловой, довольный своей жизнью и работой мужчина, уверенный в том, что делает все правильно. Но постепенно в нем зарождается сильное подозрение, что все происходящее — бессмыслица. Он сталкивается с человеком, который противится системе современных верований, показывая под другим углом ставший привычным и даже осмысленным мир. Герой Владимира Селезнева меняется, когда понимает, что есть несомненное сходство между языком, использованным при написании книг по психологии, и языком нацистов. Обезличивание свойственно и тому, и другому - отношение к человеку не как к личности, обладающей разнообразными свойствами и чертами, а как к механизму, который можно оценить по нескольким критериям. На человеке ставят пробу, годен он или негоден для выполнения неких функций, в случае последнего — уничтожают (в современном мире увольняют с работы, как это делают с героями Зубарева, Иванова, Селезнева).
«Почему ваша история должна становиться моей?», - восклицает герой Владимира Селезнева, естественно не желая терять свое привычное невозмутимое, даже равнодушное состояние. Артист играет человека, у которого почва постепенно уходит из-под ног: пластика его движений становится все более неуверенной и хаотичной, голос начинает прерываться и набирать сначала недоумевающие, затем трагические ноты. Психолог понимает, что не может работать в такой организации, где к человеку относятся исключительно как к рабочей единице. Он не хочет чувствовать, что тоже принадлежит к категории людей, которые (конечно, в других масштабах) управляют поступками человека и программируют его судьбу в собственных интересах. «Нам никогда не забыть этого», - говорит герой Алексея Зубарева о тех жестокостях, на которые когда-то был способен (имеется в виду уничтожение душевнобольных нацистами), а значит и сейчас способен человек. Явленная жестокость, сконцентрированная, холодящая кровь - только она сильная по воздействию может заставить человека задуматься о том, что он делает что-то неправильно, что он сам жесток и привычно жесток в своей повседневной жизни. «Машина смерти живет в каждом из нас», - произносит герой Владимира Селезнева. Погрязнуть в бесконечно-вязкой, ставшей второй кожей, привычной смрадной жизни, кажущейся стерильно-чистой и осмысленной очень легко. Это называется опошлением, жизнью без размышлений. Но пытаться противиться, отказываться от настоящего и привычного, поверять все сомнению — тяжело и энергетически затратно, поэтому свойственно далеко не всем. Выйти за пределы частных интересов, вспомнить о существовании главного фактора при общении с другим — человеческого — наверное, это тот призыв, который спектакль умело доносит до зрителя. А последний внимает ему, чувствуя, насколько остер и современен этот призыв.