«Ольга Науменко ... и об одиночестве».
Вместе с этой актрисой, вот уже в который раз, мы встречаем Новый год. Потому что 31 декабря Женя Лукашин наверняка опять пойдет в баню, выпьет там с друзьями и его по ошибке вновь запихнут в самолет. А Галя будет метаться по пустой квартире. «Я у вас жениха не крала», — опять скажет она героине Барбары Брыльской… Ольга Науменко — как сложилась ее судьба, о чем она вспоминает в последний день уходящего года…
Иду по коридору «Мосфильма» и изо всех сил стараюсь не разреветься. Шагаю, как всегда, с высоко поднятой головой, но чувствую, что слезы совсем близко. Только что Михаил Ульянов отказался снимать меня в своем фильме. На роль в его режиссерском дебюте, картине «Самый последний день», меня сначала утвердили, но потом Михаил Александрович встретился со мной и сказал: «Нам нужна девочка попроще. А ваше лицо очень запоминающееся». И вроде бы он сделал комплимент моей внешности, а для меня это было жуткой трагедией. Переживала страшно. Но ведь не зря говорят: если перед вами закрылась одна дверь, обязательно откроется другая. В этот день я встретила свою хорошую знакомую Наташу Кореневу (жену режиссера Алексея Коренева и маму Лены) — она работала на «Мосфильме» ассистентом режиссера по актерам. Рассказала ей о том, что меня не взяли, и в ответ услышала: «Не расстраивайся, Эльдар Рязанов запускается с новой картиной. Мне кажется, там есть для тебя роль». Мы пришли в группу и буквально столкнулись с Рязановым в дверях. Наташа сказала: «Эльдар Александрович, вот вам Ольга Науменко, актриса на роль Гали». Он посмотрел на меня: «Хорошо, она мне нравится. Будем пробовать». Так я попала на «Иронию судьбы...». Но пробовалась-то я совсем с другим «Лукашиным», с Олегом Далем. Много слышала про его тяжелый характер, и какой это сложный человек… Волновалась, конечно. Но, видимо, это был какой-то счастливый для меня день. Олег вел себя просто и естественно, помогал мне, что-то подсказывал, был мил и общителен. Я его совершенно не стеснялась. Думаю, если бы пробовалась с Мягковым, меня бы вряд ли утвердили. С Андреем Васильевичем мы встретились уже на площадке, когда снимали наши совместные эпизоды — у меня и было-то всего три съемочных дня. Во время работы все шло нормально. Но в перерывах, как только слышалась команда «Стоп камера!», Андрей становился угрюмым и неразговорчивым, исчезал куда-то. Да и я к нему в приятельницы не набивалась. В конце концов, Мягков — взрослый артист, уже Алешу Карамазова сыграл. О чем ему со мной, молоденькой артисткой, беседовать… Мы просто снимали кино, с хорошим режиссером, по интересному сценарию. Никто, включая Эльдара Александровича, не подозревал, что фильм будут показывать каждые новогодние праздники. Столько лет вся страна режет оливье и накрывает стол под «Никого не будет в доме…» или «Со мною вот что происходит…».
Я не проснулась знаменитой. Известность пришла ко мне несколькими годами раньше. После роли Вари Морозовой в телесериале «Тени исчезают в полдень» меня стали узнавать на улице, особенно на гастролях в провинции обязательно находились фанаты этой кино- эпопеи.
Наша профессия — замечательная. Только не надо стремиться обязательно стать звездой. Кто-то считает, что слава, успех — непременные составляющие актерской жизни. Но я думаю, не надо ставить их во главу угла. Это может оказаться губительным для здоровья, для психики. Помню, как моя старшая сестра Римма как-то спросила: «Оль, скажи, ты с удовольствием ходишь на работу, в свой Театр Гоголя?» Я удивилась: «А как же! Даже жду, когда отпуск закончится». — «Счастливая. Я-то считаю каждый день до субботы». И я подумала: «Действительно счастливая…»
ОНА ОКАЗАЛАСЬ СМЕЛЕЕ.
Мне жаль, что я не сохранила свой детский дневник. Сейчас любопытно бы почитать. Но получилось так, что он попался на глаза кому-то из моих старших сестер. Они его прочли и еще сделали мне втык. Старшие сестры обожают воспитывать младших. Для меня это была смертельная обида, я страшно рассердилась, в сердцах разорвала тетрадь и выбросила в мусоропровод, чтобы больше никто не прочитал моих мыслей, не узнал о моих чувствах.
Еще в школе я записалась в Театр юных москвичей, ездила во Дворец пионеров на Ленинских горах. Там пережила и первую любовь, и первое предательство. Мы занимались в одной группе с Валерой Беляковичем — сейчас он главный режиссер Московского драматического театра имени Станиславского. Я влюбилась в Беляковича — абсолютно чистое детское чувство. Мы дружили втроем: Валера, я и моя подруга. Мне казалось, что я тоже ему нравлюсь. Во всяком случае, знаки внимания он мне оказывал. Но вскоре я случайно узнала, что Валера предпочел другую — как раз эту подружку мою. Она просто оказалась смелее. Я безумно рыдала, разорвала на кусочки Валеркину фотографию. Потом пожалела и склеила ее снова. Помню, сижу за столом, передо мной эта склеенная фотокарточка, я пишу в дневник отчаянные детские клятвы о том, что «обязательно поступлю в институт, и вот тогда он узнает, кого потерял, он пожалеет...». Вдруг окно распахивается, шторы развеваются, и начинается гроза, такая теплая, весенняя! И я от кончиков волос до пяток почувствовала, что все в моей жизни сбудется! И пусть со второй попытки, но я поступила в Театральное училище имени Щукина. На удивление и на радость всей моей немаленькой родне!
ТРЕТЬЯ С КОНЦА.
Нас в семье восемь человек детей. Даже по прошлым советским меркам многовато. Я — третья с конца. У меня есть старшие сестры: Римма, Лена, Люба, Светлана, Наташа. И младшие — сестра Лариса и брат Саша. Дело в том, что у родителей первый ребенок — Коля — умер в младенческом возрасте. Потом рождались одни девочки. Наконец появился Саша. Очень болезненный, мама его выходила, буквально спасла, благодаря какой-то бабушке-знахарке, потому что врачи от него уже отказались. И для папы Сашка, по-моему, всю жизнь был светом в окошке. К нам, девчонкам, он относился ровно. А вот меня мама любила больше, чем других. Во всяком случае, мне так казалось. Она часто говорила: «Ой, до чего же ты хорошенькая! Как куколка! На меня очень похожа».
Мама у меня из крестьянской семьи. Она никогда не рассказывала про то, что ей пришлось испытать в жизни. Однажды только обмолвилась. В 90-х мы с мужем вложили деньги в небезызвестный банк «Чара», и они там пропали — банк лопнул. Я тогда и растерялась, и расстроилась очень. А мама мне сказала: «Ну что ты переживаешь за эти деньги? Знаешь, когда нас раскулачивали, ничего не разрешили с собой взять — ни теплых вещей, ни продуктов. Просто посадили всю семью на телегу, вывезли в чисто поле и оставили. Выживай как хочешь! И ведь выжили…»
Мама не работала. Ей по дому дел хватало. Не могу сказать, что мы купались в роскоши, но особо не нуждались. Чтобы обноски носить — такого у нас в семье не было. Папа — подполковник танковых войск. Тогда военные очень котировались: одна из самых высокооплачиваемых профессий в стране. Естественно, он прошел фронт, был ранен, имел награды. Папа любил рассказывать нам свои военные приключения, некоторые истории повторялись по несколько раз, но всегда по-разному. Обязательно был тревожный сюжет, какая-то интрига, папа мастерски держал паузу… Мы его просто заслушивались.
До моих семи лет мы жили в Германии, папа там служил. Я хорошо помню то время. Наверное, потому, что там у меня были нереально роскошные игрушки — целая кукольная квартира со всей обстановкой, кукла с меня ростом и коляска для нее, совсем как настоящая. Ну разве это можно забыть? Когда уезжали домой в Москву, папа не разрешил взять все это с собой. Родители старались привезти больше практичных вещей. Между прочим, у нас до сих пор в квартире стоит гардероб и огромный комод орехового дерева. В отличном состоянии. Папа много чего запрещал. Но мама по секрету все же привезла несколько прелестных фарфоровых статуэток. (Недавно видела похожие в антикварном магазине и подумала, как мамочка была права.) Но папа у нас был человек резкий, вспыльчивый. Когда мама расставляла статуэтки на комоде, на ажурной салфеточке, папа понял, что она его ослушалась, и психанул: «Что ты притащила всякую ерунду!» В сердцах рванул за край салфеточки, и эта хрупкая красота, полетев на пол, вдребезги разбилась. Жалко. Мама философски относилась к папиному взрывному характеру. Она никогда с ним не ругалась. Только когда он совсем выходил из берегов, осекала, говорила негромко: «Все, Коля, хватит!» И папа действительно успокаивался, потом сам переживал, что не сдержался.
Со мной папа тоже бывал строг. Но совершенно непоследователен. Например, вдруг начинал воспитывать. Ребенок же не понимает, почему сегодня его за что-то наказали, а вчера это считалось в порядке вещей. Помню, как в один из вечеров папа решил проверить у меня уроки. Раньше этот вопрос его не интересовал, а тут: «Оля, покажи тетрадки». Я в то время ездила на занятия во Дворец пионеров, в Театр юных москвичей. У меня там шла главная жизнь, школа была уже на втором месте. Короче говоря, то ли я вообще тогда не приготовила уроки, то ли сделала, но халтурно. Разгорелся скандал. «Никуда не поедешь!» — кричит папа. Я в ответ: «Как не поеду?! Меня там ждут, на репетицию». В общем, папа отобрал мои сапожки. Наказал. Так я все равно ушла из дома. Без сапог, в босоножках. А зима в тот год была лютая, снежная. Но я как-то добралась от «Семеновской», где мы жили, до «Ленинских гор». Вечером домой не пошла, ночевала у подружки. Меня там накормили, дали подходящую обувку. После этого папа уже отпускал меня независимо от готовности уроков. Позже между нами произошла еще одна сцена, которую никогда не забуду. Я уже поступила в театральный институт и на первом курсе начала курить. Естественно, делала это втихаря, в своей комнате. А по неопытности не соображала, что табачный дым все равно просочится даже сквозь закрытую дверь и мои некурящие родители его почувствуют. В общем, лежу в кровати и курю. Папа не имел обыкновения заходить ко мне. И вдруг открывается дверь, и он заглядывает. Реакция наша оказалась очень похожей: у меня челюсть отвисла, я глаз не могу отвести от папиного лица, и он смотрит на меня не отрываясь. Через секунду я получила хорошую оплеуху. Даже сигарета выпала изо рта. Но я — вот характер, — не переставая в упор смотреть на папу, молча достала из пачки другую сигарету и закурила. Он вышел из моей комнаты. Больше мы к теме моего курения не возвращались.
Родители прожили долгую жизнь. И если бы не дети, у них была бы страшная старость. Папа последние пять лет не вставал с постели, да и за мамой надо было приглядывать. Девчонки, сестры мои, конечно, молодцы. Ухаживали за ними так, как надо. Я тоже помогала. Врачи, приходившие к нам регулярно, удивлялись: в квартире никогда не чувствовалось характерного тяжелого запаха болезни и старости…
Говорят, Бог наказывает человека, лишая разума. Мне кажется, что для мамы это стало огромной наградой. Она не то чтобы лишилась рассудка, но часто в мыслях погружалась в какую-то свою жизнь. Допустим, сидела перед окном, а я рядышком, кормлю ее. Вдруг мама, глядя на незнакомых дворовых мальчишек, начинала искать своего старшего сына, которого давно уж похоронили: «Ой, вон Коля...» Мы с сестрами не противоречили, хитрили: «Мам, Колю уже спать уложили, это другой мальчик». И она успокаивалась. Незадолго перед своим уходом мама мне сказала: «Какая тяжелая была жизнь». Я попыталась что-то ответить: «Мам, да ладно тебе, ты просто сейчас неважно себя чувствуешь». — «Нет, Оль, тяжелая…»
«ЛАРИСКА, ЭТО МОЯ ПОСЛЕДнЯЯ КОФТОЧКА».
Я никогда не была одна. Если семья такая большая, как моя, никуда не скроешься. Потом студия, институт, театр. Тоже все бурлит вокруг. Вот и с мужем мы прожили больше тридцати лет и круглосуточно находились вместе. Работали в одном театре, играли в общих спектаклях, вместе репетировали. Даже не отдыхали друг без друга. Когда мне делали комплименты, я говорила: «Я хорошо выгляжу потому, что удачно вышла замуж». Саша Скворцов пришел в наш театр через год после меня. Несколько лет мы существовали параллельно, у него были свои романы, у меня свои, но мы нравились друг другу. Почему-то он считал, что ко мне не подступиться. Говорили про меня, что к Науменко ни на какой козе не подъедешь. Но это не так. Пришло время, нашлись и слова, и подходы. И в 1977 году мы поженились. Я считаю, что выходить замуж в двадцать семь лет лучше, чем в девятнадцать. У тебя уже есть голова на плечах, а впереди еще целая жизнь, и очень важно, с кем ты ее проживешь. У Саши в характере была только одна черта, которую я не выносила. И постепенно ее искоренила. Когда мы ругались, он мог неделями молчать, а я считаю, это глупо. Говорила ему: «Если мы действительно так серьезно поссорились, что ты готов развестись, давай разведемся. А если нет, то не отнимай у меня столько дней жизни». На что он с упреком отвечал: «Ты не дуешься, потому что тебе на меня плевать». Почему-то Саша считал, что я его не люблю, что вышла за него по расчету. Я спорила: «Ой, какой у меня был огромный расчет — выйти замуж за Сашу Скворцова». Собирая чемодан накануне свадьбы, даже всплакнула. Говорила своей сестре: «Лариска, это моя последняя кофточка». Потому что знала, что выхожу замуж за бессребреника, который не сможет заработать больших денег. Так и получилось, но минимум у нас всегда был, то есть от голода мы не умирали, но и не шиковали. Я не чувствовала, что за Сашей я как за каменной стеной. Но мы были с ним хорошие товарищи. Да, если надо что-то предпринять, придумать, где можно подработать, — инициатива, как правило, лежала на мне. Зато Саша в быту — деятельный и очень комфортный человек. Никогда такого не было, чтобы муж пришел домой, лег на диван с газетой, а я давай готовить ужин. Мы все делали вместе: шли на рынок или в магазин, потом я быстро все мыла, а он резал, строгал. В результате еда готовилась у нас молниеносно.
Не забуду день, когда сметана, стоившая 35 копеек, стала вдруг стоить в десять раз больше. А наши зарплаты остались на прежнем уровне. Я приходила в магазин и знала, что могу купить только одну морковку, одну свеклу и три картошки, чтобы сварить борщ. Это были очень трудные времена. Помню, как сливали масло из рыбных консервов, думали на нем картошку пожарить. Попробовали один раз и, естественно, все выбросили. Жуткая гадость получилась. Мы всегда держались друг за друга. Даже когда нам было чудовищно, немыслимо тяжело.
«У НИХ СЛУЧИТСЯ БОЛЬШОЕ ГОРЕ…»
Дочка родилась у нас в 79-м году. Назвали мы ее Сашей, Шурочкой. Через полгода я вышла на работу. Мы жили с Сашиной мамой, но театр помог получить отдельную квартиру. Счастье! Шурочке было год и четыре месяца, когда мы взяли ее с собой на гастроли в Ижевск. И в гостинице она неожиданно разболелась. А что с ней, я понять не могу. Плачет и плачет ребенок. Вызвали врача, но он не смог поставить диагноз. И другие врачи приезжали. Результат нулевой. Потом пришла пожилая женщина, видимо, очень опытный доктор. Нас с дочкой забрали в больницу и после более тщательного обследования сказали: «Вам в Москву надо, на Каширку…» Оказалось, что у ребенка врожденная злокачественная опухоль почки. Заболевание неизлечимое. Мне потом, в больнице, показали маму, у которой уже взрослая девочка с таким же диагнозом. Она мне сказала: «Рожайте другого ребенка. Это не жизнь, моей дочери нельзя ничего: ни нормальной еды, ни солнца, ни моря, никаких нагрузок. И постоянно на лекарствах…» Но как это так: рожать другого? Ни одна мать не смирится с мыслью, что ее ребенок смертельно болен. Конечно, мы надеялись на врачей, думали, что операция поможет. В это сумбурное и тревожное для нас время ко мне подошла актриса нашего театра и рассказала такую историю. Она общалась с одной бабушкой — как я потом поняла, ясновидящей… Пригласила ее на спектакль, где играли и мы с Сашей. После спектакля ясновидящая ей сказала, указав на нас: «У этих двоих случится большое горе. Купи пару детских башмачков и отдай им». Странная ситуация, правда? Тогда у нас с Сашей все было в порядке, рос здоровый ребенок. К тому же актриса — член партии, а тут какая-то ахинея. Она подумала: «Что пугать людей напрасно?» И только когда Шурочка тяжело заболела, осмелилась к нам подойти. Я с малышкой поехала к этой бабушке, надеялась, что она нам поможет. Но чуда не случилось. Хотя я верила до последнего. Шурочка уже умирала, была без сознания, в коме, а я продолжала считать, что это кризис… Все произошло очень быстро. В самом начале августа сделали операцию. А в ночь с 7-го на 8 сентября ее не стало… Как ни странно, я благодарна той бабушке. Она приехала к нам домой и сказала, что мы должны делать: поехать в такой-то храм и заказать отпевание, потом в другом храме поставить строго определенное количество свечей, еще что-то — сейчас не вспомню. Главное, ни в коем случае нельзя было плакать на могиле! Это меня и спасло. Я выполняла какие-то немыслимые задания. Моя голова постоянно была занята всей этой мистической мишурой. Очень скоро я забеременела вновь. Но взяла грех на душу, единственный раз. Не стала рожать. Я просто не могла, боялась. Было ощущение, что мне нельзя иметь детей, что весь кошмар повторится. Прошло десять лет, уже и думать не думала, и тут… Как будто все само собой получилось. В общем, родила дочку. Ни я, ни Саша никогда не тряслись над Светой. Решили, что все у нас будет хорошо. Так и было. Почти двадцать лет…
Я видела, что Саша болен. Он похудел, цвет лица изменился, но самое плохое ведь не приходит в голову. Вот и я не придавала этому большого значения... Ну, иногда муж рюмочкой «ошибался». Наутро: «Ой, что-то желудок прихватило». Наверное, от этого… Диагноз поставили поздно, когда была уже четвертая стадия, неоперабельная. Могли и раньше обнаружить, это у нас врачи такие. Впрочем, с Сашиным заболеванием в любом случае долго не живут. Я иногда думаю, может, и хорошо, что мы поздно узнали. Сколько отмерено, столько и прожил, а так бы только больше мучился, думая про это. Саше и шестидесяти лет не исполнилось, он еще был полон сил.
Часто сидел мрачный, поникший, погруженный в свои мысли. О чем он думал? О том, что, как любой отец, хочет дочку выдать замуж, внуков понянчить. А ничего этого в его жизни не случится. Он менялся только после посещения церкви. Поговорив с духовником, возвращался спокойным, даже просветленным. А у меня сердце разрывалось от невозможности помочь. Когда мы теряли Шурочку, мы с ним были вдвоем, и это в какой-то степени спасало. А тут я оказалась одна. Саша тяжело уходил из жизни, страдал от страшных болей. И когда наступил конец, я восприняла это как облегчение: «Отмучился».
ЛЕГКОЕ ОДИНОЧЕСТВО.
Света моя просто физически не может находиться одна. В нашей квартире всегда был проходной двор. И на дачу к нам ее друзья постоянно ездили. В 16 лет дочка собралась замуж. Запрещать не стала, но, мне кажется, я достаточно разумно ей все объяснила. Спросила: «Свет, ты собираешься мужу изменять?» Она всполошилась: «Почему обязательно изменять?» — «А что, в твоей жизни будет только один мужчина? Ты подумай. Это раньше было принято: сначала загс, и только потом секс. Хорошо, если повезет, а если нет? Неразумно спешить, надо все-таки понимать, что такое партнерство». Задумалась. Кавалеров у нее всегда много было. Если днем она расставалась с молодым человеком, то вечером обязательно появлялся, как из загашника, другой. И опять начинался достаточно продолжительный роман — на год-полтора. Я ей говорила: «Светочка, останься одна, ну хотя бы на полгода, на три месяца. Тогда обязательно любовь придет. Настоящая. А оттого, что ты боишься одиночества, ты занимаешься самовнушением, начинаешь себя уговаривать и не видишь человека таким, какой он есть на самом деле». Она меня послушала, разогнала всех ухажеров. Окончила институт. Перед защитой дипломной работы уехала с друзьями отдохнуть в Египет. Там познакомилась с молодым человеком из Франции. Вернулась в Москву совершенно влюбленная: «Мам, я должна поехать к Антуану. Мы не можем друг без друга». Я не разрешила: «Нет. Пусть приезжает он». Приехал, я с ним познакомилась. Приятный парень. Живет в Амьене — это небольшой город недалеко от Парижа. Семья небогатая, он у мамы один, мама — служащая. Антуан учится, собирается заниматься компьютерным дизайном. Им хотелось быть вместе, хотелось видеться. А тут разные страны, визы, самолеты. Деньги надо на билеты откуда-то брать. Выход был один — пожениться. И они поженились.
Свадьбу сыграли в Париже. Сейчас ребята живут вместе с мамой Антуана — у нее собственный небольшой домик. Но они уже делают ремонт в своей съемной квартире. Я не успеваю скучать. Потому что спасает скайп, я каждый день Свету вижу, и общаемся мы даже чаще, чем когда она жила в Москве.
Несколько лет назад мне задали вопрос: «Вы хозяйка своей судьбы?» И я, не задумываясь, категорично ответила: «Нет». По реакции своей собеседницы поняла, что удивила ее. Видимо, я произвожу впечатление деятельной, властной и волевой женщины. А я всегда плыла по течению и просто знала, как себя вести. Если было надо, становилась и деятельной, и волевой. Но мне нравилось быть слабой, беззащитной. Сейчас у меня какой-то новый жизненный этап. Оказалось, я легко переношу одиночество. У меня есть работа — я снимаюсь в кино, играю в антрепризных спектаклях. Езжу на гастроли. С интересом жду перемен в Театре Гоголя в связи с приходом к нам нового главного режиссера Кирилла Серебренникова. Хочу ли я вернуться назад? Конечно, нет. Мне вполне комфортно в моем нынешнем возрасте. Я еще нравлюсь мужчинам. Правда, они мне не нравятся. Но, может, это временное явление. Поживем — увидим.
Источник 7days.ru
