Человек из космоса.Мария Смоктуновская о своем отце...

Когда великого русского актера Иннокентия Смоктуновского однажды спросили о самых счастливых моментах в его жизни, он ответил: «День, когда я научил свою дочь плавать». Он был фантастически застенчив и при этом невероятно самолюбив. О своем знаменитом отце рассказывает дочь, Мария Смоктуновская.

Он дунет – и меня нет!

Однажды, когда МХАТ возвращался с гастролей из Афин, вместе с папой летел художественный руководитель театра Олег Николаевич Ефремов. И Олег Николаевич, который играл Астрова в спектакле «Дядя Ваня», спросил папу, исполнявшего роль Войницкого: «Иннокентий, ну как ты думаешь, как я играл?» – «Олег, хорошо, ты очень хороший артист». – «Ну а ты какой тогда артист?» – «А я, Олег, космический…»
Это признавали многие известные актеры, они специально ходили на репетиции и спектакли, смотрели, как папа работает. Но были и такие, кто отказывался с ним работать, потому что боялись сравнений.
Помню, как к нам на дачу под Ленинградом приехал молодой тогда режиссер Сергей Соловьев и предложил ему сыграть в небольшом эпизоде своего фильма «Егор Булычев и другие». Папа с радостью согласился, но на съемки его так и не позвали. (Эту роль исполнил Лев Дуров. – Прим. ред.).
И вот недавно в книге воспоминаний режиссера я прочитала, почему так случилось. Оказывается, Михаил Александрович Ульянов, игравший в фильме главную роль, поставил Соловьеву условие: или Кеша, или я. И как режиссер не доказывал ему, что у него главная роль, а у Смоктуновского всего лишь крошечный эпизод в несколько минут, Ульянов был непреклонен: «Придет Кеша, улыбнется, дунет в трубу – и меня нет. Зачем мне это надо!»
Правда, потом, спустя почти двадцать лет, они все-таки сыграли вместе в фильме «Дело Сухово-Кобылина», и это была прекрасная работа великих русских актеров.

Оставшийся в живых
Глядя на то, с каким блеском папа играл королей, принцев и аристократов, можно было подумать, что он с детства вращался в высшем обществе. Но это не так. Папа родился в Сибири, в деревне Татьяновка. Чтобы хоть как-то прокормить своих шестерых детей, папины родители отдали его и брата Володю бездетной тетке в Красноярск на воспитание.
Самое яркое воспоминание детства, по словам папы, – это день, когда муж тети подарил ему велосипед. Папа был маленький, а велосипед для взрослых, и папа просовывал ногу под раму, потому что иначе не доставал до педалей – так и катался.
Однажды он поехал в магазин за хлебом, встал в очередь, и, пока расплачивался, велосипед угнали. Это была настоящая трагедия. Велосипед ему еще долго потом снился – весь сверкающий и переливающийся на солнце.
Папе было восемнадцать лет, когда его забрали на фронт и вместе с другими курсантами Киевского пехотного училища, где он учился, кинули в самое пекло Курской дуги. В декабре 1943-го он попал в плен и больше месяца провел в лагерях для военнопленных: Житомир, Шепетовка, Бердичев, Славута, Заслав.
Седьмого января 1944-го, когда их перегоняли на одном из этапов, папа попросил у немца разрешения попить воды из речки и укрылся под мостом. Он слышал, как по мосту прошелестели калоши военнопленных, видел, как прямо на него немец наставил дуло парабеллума, еще чуть-чуть, и конвоир обнаружил бы спрятавшегося за столбом отца, но, к папиному счастью, поскользнулся, упал, а потом поднялся и ушел прочь.
А папа неделю скрывался по лесам от немцев, пока не набрел на деревеньку, где его, умирающего от истощения, спрятала старушка-украинка. Уже через месяц он примкнул к партизанскому отряду, который в мае 1944 года присоединился к регулярным частям Красной Армии и участвовал в освобождении Польши.
В одном из боев из 130 человек их взвода в живых осталось только четверо, и мой папа – среди них. Он был командиром отделения автоматчиков 641-го гвардейского стрелкового полка 75-й гвардейской дивизии. Закончил войну папа в немецком городе Гревесмюлен.

Иннокентий Смоктуновский с дочерью Марией и женой Суламифь Кушнир. 1975 год.

Трудности роста
После победы папа вернулся в родной Красноярск и поступил в театральную студию, но проучился в ней недолго. Все, кто побывал в плену, получали в паспорте отметку «39» – это означало, что им запрещено жить в 39 городах. Папу могли арестовать. У папы был фронтовой товарищ, тоже бывший военнопленный, и вот они договорились раз в месяц обмениваться открытками.
Когда очередная открытка не пришла, папа понял, что друг арестован, и уехал в Норильск, где «завербовался» в местный театр и проработал на одной сцене с «врагами народа» почти четыре года. В один прекрасный день папу вызвал к себе директор театра Дучман и спросил:
– Что это у тебя за фамилия такая – Смоктунович? Ты что, еврей?
– Нет, белорус.
– Возьми другую фамилию, а то тебя, чего доброго, и впрямь на Северный полюс загонят.
Папа категорически отказался менять фамилию, но добавил другое окончание. Так он стал Смоктуновским.
В этом театре он, наверное, мог проработать всю жизнь, если бы его коллега, актер Георгий Жженов, который отбывал в Норильске срок по нелепому обвинению в шпионаже, не подсказал отцу попытать счастья в столичных театрах.
В Москве папе не сразу удалось получить постоянную актерскую работу. Он пытался устроиться в Театр сатиры, Театр на Таганке, Театр имени Станиславского, Театр Красной Армии, но везде штат был укомплектован. В Театре Ленинского комсомола тоже не было штатных единиц, но главный режиссер театра, Софья Владимировна Гиацинтова, все-таки приняла папу на работу на разовые выходы в массовке или каких-то отдельных сценах.
Заведующей пошивочным цехом в этом театре работала моя мама, Суламифь Михайловна Кушнир. Как-то папа пришел в пошивочный цех. Ему нужно было перешить по фигуре комбинезон танкиста для спектакля «Парень из нашего города». Так папа впервые увидел мою маму. Они оба были молоды, веселы, красивы, свободны. И вскоре между ними возникло прекрасное чувство. Уже была весна. Папа приносил в цех букетики ландышей и фиалок и клал их на закройный стол.
Через некоторое время он сделал предложение: «Суламифь, будьте моей женой». Маме с помощью одной из портних удалось устроить встречу папы с Иваном Александровичем Пырьевым – директором киностудии «Мосфильм» и одновременно директором Театра-студии киноактера. Папа понравился Пырьеву. Иван Александрович написал письмо, чтобы артиста Иннокентия Смоктуновского зачислили в труппу Театра-студии киноактера.
И хотя папа был принят туда актером третьей категории, это уже была большая победа, потому что это была постоянная работа. Уже через две недели вместе с театром папа уехал в Севастополь на гастроли.
Его дебют в кино не был легким. Небольшую папину реплику в фильме Михаила Ильича Ромма «Убийство на улице Данте» сняли, наверное, только с восьмого дубля. Папе мешало излишнее волнение. И когда уже ассистенты режиссера предложили заменить начинающего актера, Ромм вдруг побагровел и очень резко сказал: «Прекратите мышиную возню! Неужели вы не видите, как он талантлив?!»
И посыпались предложения: фильм «Солдаты» (роль Фарбера), пробы в кино, затем приглашение в БДТ на роль князя Мышкина в спектакле «Идиот» режиссера Георгия Товстоногова. Эта роль была выстрадана и сделала его одним из самых любимых актеров Советского Союза.
Случилось это в 1957 году, когда папе было 32 года. Он рассказывал, что долго не мог найти верный путь к герою Достоевского, но как-то в коридоре «Ленфильма» увидел человека, который, несмотря на царящие вокруг суету и шум, стоял, не обращая ни на кого внимания, и читал книгу. Что-то в его позе и настроении дало папе подсказку для создания образа. Однажды на спектакль пришел внук Достоевского, и после второго акта он постучался к папе в гримерную и сказал: «Вы – гений».

Берегись автомобиля
Помню, маленькой я всегда очень ждала, когда папа придет после спектакля домой с охапкой цветов, отдаст их маме, поцелует ее и скажет: «Это тебе, Соломка!» А потом переоденется в свое любимое кимоно, сядет ко мне на кровать и будет наизусть читать сказки Пушкина, пока я не засну. Иногда я просила почитать мне «Винни-Пуха и всех-всех-всех». Папа был лучшим Винни-Пухом, которого можно себе представить! И пусть не обижаются на меня поклонники таланта Евгения Леонова, но когда эту книжку читал папа, все герои сразу оживали в моем воображении. Причем он не читал их на разные голоса, а перевоплощался в неповторимые образы и без того.
Когда у папы было время, он сажал нас с братом Филиппом, который старше меня на семь лет, в свою машину и вез на Голубое озеро, с чистой прозрачной водой и соснами на берегу. Там папа учил меня плавать: держал на воде и объяснял, как нужно грести руками, как барахтаться ногами. Но как-то раз он отвернулся, и я нечаянно выпала из надувного круга – из воды торчали только мои ножки. Хорошо, что папа тут же увидел это и быстро вынес меня на берег. Я в детстве почти ничего не боялась, потому что чувствовала: папа всегда рядом.
Водить машину папа научился на съемках фильма «Берегись автомобиля». Эльдар Александрович Рязанов специально пригласил для него инструктора. Папа не любил гонять. Когда он учил меня водить, то постоянно говорил, что за рулем всегда надо выбирать такую скорость, чтобы можно было успеть среагировать на меняющуюся ситуацию на дороге: «Семьдесят километров в час – самое лучшее», – говорил папа.
Осенью 1982-го мы всей семьей поехали на Николину гору на прогулку. Взяли пледы, еду. Папа ехал в горку и решил газануть, но машину занесло и развернуло, она опрокинулась на крышу и встала на колеса. Как только мы пришли в себя, я увидела, как кто-то снаружи вытащил остатки лобового стекла и подал папе руку. Когда он выбрался, услышала радостное восклицание: «О! Иннокентий Смоктуновский! “Берегись автомобиля”!»
Мне было четыре года, когда папа впервые взял меня на съемки. Это был фильм «Чайковский». Мы приезжали вместе, я смотрела, как папу гримируют, и через два часа прямо на моих глазах он превращался в композитора. Вместе с внешностью у него менялись голос, интонации, походка, взгляд. Это было так странно: я знала, что это мой папа, но мой папа теперь был – Чайковский! Как папе это удавалось? Одному Богу известно.
Считается, что актерская профессия не богоугодна. Но глядя на то, как играл отец, я бы с этим не согласилась. Библия была его настольной книгой. На гастроли и в поездки он брал с собой Библию, знал разные молитвы, это было его внутренней потребностью, которую он не выставлял напоказ. Первый раз в церковь меня привел именно папа. Он рассказывал, что, когда был маленьким, его тетя дала ему тридцать рублей и велела отнести их в храм и отдать на ремонт. Тогда это были очень большие деньги. И папа подумал: «А как хорошо было бы купить на эти деньги мороженое, и целый месяц есть на эти деньги мороженое каждый день». Но все-таки он пришел в храм. Там не было службы, он подошел к служительнице, отдал ей деньги и в этот момент почувствовал невероятное облегчение.

Иннокентий Смоктуновский с Дочерью Марией. 1991 год.

Отцы и дети
Он всецело был предан своему делу и хотел, чтобы мы с Филиппом пошли по его стопам. Но только я очень любила балет и поступила в Московское академическое хореографическое училище. А папа мой выбор всегда уважал и очень гордился, что я так самоотверженно с утра до ночи занималась балетом. Иногда даже он заходил к нам на уроки и давал советы, как оживить танец.
Как-то папа привез меня на экзамен по классическому танцу, пожелал удачи и уехал. И вот стою я у станка перед окном и вижу картину: посреди огромного двора папа с распростертыми руками посылает мне восторженные знаки. Директор училища, Софья Николаевна Головкина, может быть, заметила, что со мной происходит что-то странное, и, пока мы меняли балетные туфли на пуанты, подошла к окну и, увидев папу, грациозным жестом пригласила его в балетный зал. Экзамен был сдан.
После балетной школы меня приняли в Большой театр, но большой занятости у меня не было, и я начала полнеть. Помню, как вместе с папой мы боролись с моим весом. Ему было жалко, что столько лет с девяти утра до шести вечера я мучила себя и в конце концов променяла все на кусок белого хлеба с маслом. А мне так этого хотелось! Чтобы поддержать меня, он отказывался от еды вместе со мной, но силы воли мне не хватило, и я вынуждена была оставить балет. Думаю, что папа переживал тогда еще сильнее, чем я. Меня он не ругал никогда. Самое серьезное, что он мог сказать: «Дурочка, ну разве так можно?»
Когда мне пришлось завершить балетный этап в своей жизни, папа предложил мне попробовать свои силы в актерской работе, ведь мой пятилетний опыт на сцене Большого театра был тоже отчасти актерский. Папа рассказал обо мне режиссеру Леониду Пчелкину, у которого начал тогда сниматься в фильме «Сердце не камень», и Леонид Аристархович пригласил меня на пробы.
Так я попала в большое кино.Мы с папой много репетировали дома. Но в актерской профессии мне постоянно мешали мои комплексы. После четырнадцати лет диет и балета я набрала килограммов двадцать пять и стала себя стесняться. Из-за этого не пошла поступать на актерский.
Тем не менее я снялась в девяти фильмах – благодаря папе, который просил режиссеров дать мне хотя бы маленькую роль. Я играла в «Сердце не камне», «Деле Сухово-Кобылина», «Гении». И хотя в последнем у меня всего два эпизода, папа на премьере меня похвалил. Папа всегда говорил, что для драматической актрисы самое главное – самодисциплина.
Папа сам неизменно был великолепно подготовлен, знал, какие надо делать грим и костюм, прорабатывал все детали с гримерами и художниками. Он отдавался работе полностью, без остатка и часто повторял, что «нельзя справиться с ролью, не отправив свое сердце в нокаут». В фильме «Неотправленное письмо» о советских геологах его герой плывет на льдине по реке.
Мне рассказывали, как папа примерзал к этой льдине, и как потом несколько человек его отдирали. Во время съемок фильма «Белый праздник» у папы случился первый инфаркт, но уже на третий день он звонил режиссеру Владимиру Наумову и предлагал свои изменения в сценарии.
Мне посчастливилось работать с отцом на одной сцене в спектакле «Из жизни дождевых червей» о сказочнике Андерсене. С этим спектаклем связана одна почти криминальная история. Когда мы возвращались из тура по Америке, продюсер подарил папе газовый пистолет. Мы не знали, как его перевозить, и я предложила пронести его в ручной клади и предъявить на таможне.
Наверное, это было не самое умное решение. Когда папу спросили, есть ли оружие, он невозмутимо ответил: «Да, пистолет». Таможенники очень удивились и попросили нас подождать, а сами ушли и вернулись через минуту с полицейским. Наш самолет улетел, на папу надели наручники и увели в отделение. Мы позвонили этому продюсеру, он приехал с консулом и объяснил, что папа не террорист, а знаменитый артист.
Папа очень надеялся, что если не я, то Филипп уж точно продолжит его дело. Вместе с ним учил отрывки, басни, стихи, и Филипп действительно поступил в Щукинское училище. Я думаю, из него мог бы получиться неплохой актер, но постоянные сравнения с отцом породили в нем массу комплексов. Это я сейчас понимаю: мой папа великий, и на его высоту мне не подняться никогда.
Но я могу достойно играть на своем каком-то уровне, значительно более скромном. Брату тогда было двадцать лет, и сколько ему ни объясняли это, он не мог с этим смириться и бросил учебу на четвертом курсе. Он успел сыграть с папой в «Маленьких трагедиях», «Мертвых душах», «Двое под одним зонтом». Филипп стал переводчиком с английского, переводит фэнтези и романы. «Экспресс в Эдем» Марка Воннегута – это его работа.
Зато его дочь, Настя Смоктуновская, окончила Школу-студию МХАТ и уже снялась в сериале. Когда она была маленькая, ходила на спектакли к дедушке. А сейчас сама пытается продолжать актерскую династию Смоктуновских.

Отважный папа
Самый любимый праздник у папы был День Победы. Каждый год 9 мая он надевал ордена и шел к Большому театру на встречу с фронтовиками. А они частенько приходили к папе на спектакли, в театре их знали, и никто не удивлялся. Был 1992 год, только что закончился спектакль «Кабала святош», в котором папа играл Людовика ХIV, артисты вышли на поклон, и тут группа ветеранов поднялась на сцену, и на глазах у изумленной публики папе прямо на камзол французского короля надели медаль «За отвагу».
Первую папа получил во время освобождения Польши, он тогда возглавлял взвод автоматчиков. А вторую – через 49 лет после войны. Во время форсирования Днепра папе и еще одному бойцу дали приказ доставить на другой берег протоки документы. Бойца, который был с папой, убили сразу, как только они вошли в протоку, а папа прошел, держа пакет с секретными документами высоко над водой, и его чудом не убили. Потом, прячась за трупами лошадей, добежал до леса и доставил пакет. Вот за это выполнение задания его наградили.
Если вдруг папа начинал дома капризничать – чай не сладкий, суп горячий, – мама молча доставала из гардероба пиджак с орденами и медалями, папе сразу становилось стыдно, и он замолкал. В 1991 году Горбачев вручил папе звезду Героя соцтруда. Папа счастливый пришел домой и сказал: «Половина – твоя». Мама, конечно, очень ему помогала, поддерживала, верила, советовала. Папа говорил: «Автор Смоктуновского – моя жена».
Когда папы не стало, мне позвонила режиссер Марина Александровна Турчинович, которая записывала с ним на радио произведения Пушкина: «Капитанскую дочку», «Метель», «Евгения Онегина», лирику, – и предложила сделать спектакль «Ненавижу войну» по папиной книге «Быть!». В ней папа рассказывает, как в страшном бою из 130 человек их осталось четверо. Это такой моноспектакль, который идет ровно час и называется «Меня оставили жить».
Конечно, я жалею, что не стала балериной или актрисой, как хотел папа. Но зато я работаю в Музее МХАТа, в читальном зале, и каждую неделю в разных изданиях обязательно встречаю какие-то теплые отзывы об отце. А недавно в журнале «Театрал» нашла слова о папе певицы Любови Казарновской: «Если брать гениальность, то для меня это Иннокентий Смоктуновский… Смоктуновскому было подвластно все. Он мог быть и королем, и нищим. Это радуга, в которой постоянно присутствует семь цветов, а у просто хорошего артиста нет-нет, да и выпадет то голубой, то оранжевый».

Опубликовано в журнале «Медведь» №128, 2009