«Другая жизнь» Николая Яковченко.
Николай Федорович Яковченко- один из самых популярных и любимых актеров, обладающий ярким и неповторимым комедийным талантом – Николай Яковченко.Он снискал поистине всенародную любовь, а вот официальное звание Народного артиста Украинской ССР ему было присвоено, когда актеру было уже 70 лет…
Его слава не меркнет с годами, даже с десятилетиями. Так как популярность принесли его же развеселые персонажи — Довгоносик («В степях Украины»), Оверко («Фараоны»). А в кино начинает сниматься с 1952-го и создает на экране более полусотни запоминающихся комедийных образов (фильмах «За двумя зайцами», «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Королева бензоколонки», «Вий», «Максим Перепелица»). Последняя прижизненная фраза, которую приписывают актеру: «Клоун идет на манеж!»
Почему его так любили? Пожалуй, на этот вопрос имеется самый легкий и достоверный ответ. Потому что природа — не дура и знает, когда посылать на грешную землю своих избранников, актеров милостью Божьей.Собственно говоря, феноменов!Возможно, для популярности кому-то не хватает природного дарования, сонма успешных ролей в кино,или на телевидении. При этом вроде бы и человек известный, а магнита в нем нет! Сила влечения масс к таковому — ноль! А вот актеры-феномены, которых в разные времена было сколько надо, располагаются в другой «таблице» . Такие актеры - исключительные «фольклорные элементы». Как у Филатова? «Я фольклорный элемент, у меня есть документ!».
Бесспорное обаяние, врожденный магнетизм, своеобразный колорит, их же «эксклюзивная» харизма — все это и выводило ИХ за рамки «чистого актерства». И забрасывало в самую гущу народной мифологии...
В ХХ веке в советском театре-кино подлинно «фольклорных элементов» было приличное количество. Таков, например, Петр Алейников, которого цитировали после «Трактористов». Такова Рина Зеленая со своими тетушками, семенящими вдоль главных сюжетов разных картин. Такова великая Раневская, шагнувшая с экранов в водоворот фольклора. Пожалуй, такой же «элемент» Борис Бабочкин, поселившийся в народном творчестве благодаря своему Чапаеву. Чуть позже, в 60-е: Никулин, Моргунов и Вицин (Балбес, Бывалый, Трус). Естественно, фольклорными стали «фашисты» из сериала Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» — Штирлиц и Мюллер. А в Украине? Разумеется, Николай Федорович, доигравший своей жизнью то, чего не удавалось в кино или на сцене. В этом ряду - Тарапунька, Штепсель, Леонид Федорович Быков, снявший в 70-е в Киеве два военных фильма и еще больше породнившийся с народом, которому и так служил верой и правдой.
Жизненные похождения «клоуна» кажутся естественным продолжением его же часто оборванных кинематографических или сценических историй.Однажды Николай Яковченко вышел зимой в магазин за бутылкой в… домашних тапочках и халате. А навстречу ему коллега по театру, одетый более традиционно для холодного времени года - в шубе и шапке. Увидел он Яковченко и улыбается: «Ну как дела?» Яковченко не остановился, а только, стуча зубами от холода, бросил через плечо: «Летом, летом поговорим».
Можно подумать: да что он такое глобальное играл-то? Выходил в «тюбетейке» всего на несколько минут в хите франковцев «В степях Украины», корчил физиономию, затем приговаривал: «Зірки, і ті зриваються… І в дальній путь на довгії года!» И все! И этого хватило. Хватило настолько, что когда в 1952 году Тимофей Левчук экранизировал театральный спектакль, то Яковченко после кинопремьеры часто только так и называли в народе — «Довгоносик». Даже «клеймили» при встречах, отчитывали за аморальный и антисоциалистический образ жизни.
И так вот лицедействовать, играть, «феноменить» он начал с юных лет. Его имя гремело еще в родных Прилуках в 20-е годы. Был в то время такой себе театр, которым руководил Пилип Хмара. В этом коллективе юный актер и блистал, как молодой месяц. Примерно тогда же он надевал на себя рясу во время пасхальных праздников, ходил меж домов, пел псалмы. Одаривал благословениями людей — и при этом собирал щедрые дары как бы «на церковь». И взрослые, и дети верили ему: падали на колени, одаривали пасхами, яйцами, бутылками. Настоящий священник! Хотя это была всего лишь игра, перевоплощение по нужде (куска хлеба ради). А он при этом «давал» еще и сильный вокал (у него был сочный баритон). Ну как в такой момент сказать: «Не верю!»? Верили.
…При всей разности этих его ролей,а задействован он был примерно в двух сотнях спектаклей и 55 фильмах всегда просвечивает в его палитре «фольклорный элемент» - человек и персонаж. Его безоговорочное комедийное наполнение - в тех фильмах-спектаклях - до конца никогда не исчерпывалось. И оставляло «выход» за сцену. За экран. В водоворот жизни улиц. Сам актер, сиживая в гримерке, частенько хлопал себя по лицу, приговаривая: «Ех ти, пичко моя, годувальниця!»
Иван Пырьев, пригласив его в 60-е в фильм «Наш общий друг», категорически запретил Яковченко пользоваться гримом: «Коля, такую морду, как у тебя, Бог дает раз на сто лет — и то на Пасху, не вздумай портить ее гримом!». Пожалуй, Пырьев единственный, кто точно ухватил суть этого «элемента». Яковченко и так всегда разный — даже без грима. Без всяких внешних приспособлений. Тем временем у актера-«фольклороносителя» должен быть свой фирменный «Муля»!
У Яковченко как раз и не было какой-то единственной фольклоротворящей роли-маски, за которую уцепилась бы народная память. Его «муля» произрастал в десятках различнейших образов. Начиная с Бублика в спектакле «Платон Кречет» в 30-е, когда актер понравился самому Корнейчуку. Потом — Довгоносик. После — в 50-е — забавный дед-рыбак в спектакле «Калиновая роща»... А уж начиная с 1952-го, косяком пошли самые разные его персонажи. И яковченковский «муля» каждый раз выныривал буквально из событийного русла той или иной истории.
Естественно, мощным таким «мулей» может считаться его Пацюк из фильма А.Роу «Вечера на хуторе близ Диканьки», с которым, разумеется, тоже связаны истории…
Когда на «надцатом» дубле Пацюк-Яковченко уже устал глотать вареники, все же постарался взять себя в руки: устоять до конца! Ну а уж когда вышел из павильона и поплелся по ночному городу, то весь этот гоголевский рацион и вывернуло из него… Проходившая мимо дама строго отчитала артиста: «Ну что, нализался, паразит, как свинья?!» И бедному Яковченко стало так обидно: ведь трезвый был как стеклышко, просто «перетрудился» на съемках. Согласно «теории» и практике, у каждого клоуна существуют и свои конфликты с действительностью. Клоуну всегда чудится, будто бы он столь же вольготно может существовать в разных жанровых сферах . И маска ряженого может быть так же легко заменима — на трагические одежды, скажем, шекспировских героев. Супруга драматурга Александра Корнейчука, вспоминала, как страстно украинский клоун мечтал сыграть мавра Отелло…
Николай Федорович знал наизусть целые фрагменты из этой шекспировской трагедии! И часто сетовал, что ни один режиссер не видит его в роли ревнивого мавра, — рассказывает Марина Федотовна. - А когда Александр Евдокимович читал ему свою пьесу «Банкир», то видел слезы в глазах актера, до того он хотел попробовать себя в другом амплуа... …Неудивительно, что когда на сцене франковцев однажды выступала известная греческая трагедийная актриса Аспасия Папатанасиу (со спектаклем «Антигона»), именно Яковченко и вызвался ее чествовать. И, выйдя на сцену, стал легко, без запинки, «шпарить» на греческом. Многие от неожиданности рассмеялись...мол, смотрите, а я еще и так могу!...
С Татьяной, со своей будущей женой, Николай Яковченко познакомился во время гастролей в Харькове, а в 1931 году они поженились. Разница в возрасте у них была 10 лет.Его супруге, очень красивой девушке был 21 год и казалось, она ему не пара Поговаривали, что за ней ухаживал сам, тогда всем известный актёр, Виктор Добровольский, но Татьяна отдала предпочтение Яковченко, не блиставшему красотой, но покоривший избранницу талантом и харизмой. Даже Николай Федорович, когда подходил к зеркалу тогда, смотрел на себя и вскрикивал: «Тьфу, ну и рожа!».
Пройдут годы и свою физиономию в зеркале он будет называть не «рожей», а «кормилица моя». Через год после свадьбы у них родилась дочь Ира, а потом, в 1937, вторая дочь Юнона.Семейная идиллия закончилась, едва успев начаться. Вскоре после войны внезапно оборвалась жизнь Татьяны Марковны, она сгорела за считаные месяцы из-за рака груди. Николай Федорович тяжело переживал эту трагедию - после смерти супруги всё время был в подавленном настроении, но собственное горе, Яковченко прятал за широкой улыбкой... Жизнь его не была согрета ни женским теплом, ни заботой о нём и он начал «искать спасение» от этой трагедии "в горькой". Он безумно любил свою Танюшу и так и не смог её забыть. Во время гастролей по Черниговской области Николай Федорович обязательно заезжал со своими коллегами в Прилуки к родственникам. Для них накрывали стол... Они долго шутили, смеялись, Николай Федорович был душой любой компании, но в какой-то момент он под любым предлогом выходил из-за стола во двор. В саду он обнимал дерево и долго стоял в одиночестве, потом гладил куст смородины и едва не плакал...
В 1946 году на руках у Николая Федоровича остались 14-летняя Ира и 9-летняя Юна. Старшая Ирина была похожа на мать, а младшая – копия отца. Юна была папиной любимицей. Яковченко слушался её беспрекословно...
Судьба артиста - не «социалистический реализм», а больше - мистика. Сложная, путаная, а порою и темная история. Собственно говоря, «бездна», в которую и сам он, еще при жизни, смотрел все теми же глазами - печальными глазами клоуна. …
Такими же глазами однажды посмотрел с девятого этажа своей квартиры его зять - замечательный профессионал украинского радио Владимир Бохонко. Он болел, мучился отсутствием близких . И, оставив на кухне знакомую, как-то обреченно посмотрел с этажа и… вниз головой… Несколько раньше ушла из жизни Юнна Яковченко, актриса, театровед, замечательная хозяйка. В квартире на Брест-Литовском она создала комфорт, райское гнездо. Ничто не предвещало трагедии. Кроме какого-то рока, дамокловым мечом нависшего над этой семьей. Весь род Яковченко — будто бы «под топор»… Юнны — по причине неизлечимой болезни — не стало в 1980-м. Сестры ее старшей, Ирочки, тоже не стало… По той же причине. Ушла совсем молодой в мир иной, когда и было-то ей всего-навсего 38. Перед этим шесть лет мучилась, а семья как могла ослабляла ее физическую и моральную боль. В тот день, когда Иры не стало, смерть дочери попытались хотя бы временно скрыть от эмоционального Николая Федоровича.А он вроде сердцем все чувствовал.…В его душе многие годы ныла рана, которая никак не могла зарубцеваться. Своими глазами, как рентгеновскими лучами, он «пронзал» прошлое, настоящее, будущее… И видел «там»… что-то непоправимое. Да и сам он уходил в мир иной, собственно говоря, не таким уж изношенным стариком. Ему было 74 года. А это время для возрастных актеров - еще ого-го. Играть и играть. Но, оставшись без театра (его определили только на «разовые» роли, выведя за штат), очень затосковал. Внук актера Николай (судьба которого, тоже сюжет для трагического рассказа…) вспоминал о тайных записях дедушки в дневниках... Когда в театр пришел директор Компаниец, тут же и полетели головы «за штат». И отторгнутым оказалися Яковченко. Он трагически воспринял свой статус «актера со стороны». Правда, его жажду играть и потребности материальные компенсировали кинематограф и радио. И тут уж, как говорится, нет худа без добра. Поскольку пленка все-таки увековечила для нас этот «фольклорный элемент» в разных ролевых отражениях…
…За четыре года до смерти ему устроили творческий вечер на сцене родного театра. Актер был тронут. И в то же время что-то безнадежно оборвалось в душе грустного комика. И не помогло даже звание «народного», которое пришло к нему поздно - 27 ноября 1970 года. Хотя народным он стал мгновенно, сразу, лишь вынырнул его лукавый, подлый, но обаятельный Довгоносик.
…11 сентября 1974 года «скорая помощь» увозит его в больницу.Актером он остался, даже когда произнес, как оказалось позже, последние слова в своей жизни. Перед операцией, он произнес: «Клоун пошел на манеж». Нужно удалить аппендицит. Но когда врачи приступили к операции, оказалось, что поздно…
История его любви...
…Ее он встретил в свой первый киевский период — в конце 20-х. Он тогда лишь поступил на работу в Театр имени Ивана Франко (по приглашению Гната Юры). И сразу был введен в спектакль «Сон в летнюю ночь» по Шекспиру. Молодой Яковченко начал «оперяться» в труппе, участвуя в постановках по произведениям Днепровского, Фурманова, Газенквеллера. А в это же время в студии при театре обучалась очаровательная столичная красавица Таня Евсеенко. Она была на ролях второго плана. Но для мужчин была на плане первом. Потому что невероятно красива, притягательна. Многих околдовывали ее роскошные волосы. И чем-то она была похожа даже на манких актрис «великого немого». Казалось, эта трепетная Таня пришла в театр из другого мира — далекого, блистательного, томного, а не из постреволюционного Киева, где ставят пьесы про большевиков и строят непонятную «социалистическую» жизнь. Соединение двух столь разных персонажей — трогательная лирическая красавица Таня и колоритный острохарактерный комик Мыкола — на первый взгляд казалось диковинным. С виду — красавица и чудовище. Актриса, за которой убивались первые парни театра, тем не менее, к изумлению многих, останавливает свой выбор на… Яковченко. Она отвергла даже а-ля голливудского красавца, впоследствии одну из самых ярких звезд франковской труппы, героя-любовника Виктора Добровольского (которому впоследствии благоволила сама Наталья Ужвий; он играл с ней памятную для многих роль Мыхайла в «Украденном счастье»). Так вот Добровольского юная Таня отвергла…
А Яковченко, уже в начале 30-х, стал ее мужем, ее судьбой. То было время, когда «клоуна» забросило в Харьков, на революционный «манеж». Советская власть решила организовать там государственный Театр революции. И для этого прежде нужно было «разгромить» труппу Одесского театра революции, изъяв оттуда лучших актеров. Надо было перетрясти и франковцев… (Тогда все так решали: одних сокращали, других объединяли.) Оказавшись в Харькове в новом театре, Яковченко играл интересные роли, но изнемогал под игом часто несправедливого худрука Марка Терещенко. Он, например, раскритиковал его Фальстафа, хотя другие были от этой роли в восторге. Но уже тогда Мыколе Федоровичу было кому поплакаться в жилетку. Рядом любимая Таня. Они поженились в 1931-м. Ему — 31, ей — 21. Разница в десять лет ничего не решала. Свадьбу отгуляли в Киеве, на Шулявке. И после как жена декабриста Таня отправилась вслед за мужем в постреволюционный голодный и холодный Харьков. Жизнь невыносимая. Свою любовь они испытывали на колесах, на чемоданах, будучи полуголодными, полунемытыми, но… совершенно счастливыми. 26 апреля 1932 года на свет появился их первенец — доченька Ира. Это было великое счастье для Мыколы Федоровича. Казалось, нет вокруг никаких тягот жизни — ни глупых пьес, ни плохих режиссеров. Есть любимая семья… И разве этого мало? В середине 30-х, когда Театр революции распадается, супруги возвращаются в Киев. Яковченко вмиг становится любимцем публики, сыграв Терентия Бублика в «Платоне Кречете». Эту роль высоко оценил сам Корнейчук. В трагическом 1937-м в этой семье еще одна радость — 30 апреля рождается вторая доченька, которую называли вариативно: Юнна, Юна, Юнона (будто героиню из «Энеиды»), Юния. Когда Юночке было всего лишь два года, она вместе с папой появилась на сцене в спектакле «Маруся Богуславка»: это ее дебют. Конец 30-х вносит в судьбу актера злое дыхание войны. Он попадает в советско-финскую заваруху. Вскоре — Великая отечественная. Буквально перед войной он выходит на сцену в роли того самого Филимона Довгоносика. А чуть позже уже публицистическая вариация этого же образа появляется в военном спектакле «Партизаны в степях Украины». Это уже период эвакуации. Жена и дочери уехали из Киева. Тамбов, Семипалатинск. Фронтовые концерты. Он на театральной «передовой». И у него десятки выступлений перед бойцами. Когда Николай Федорович прямо с театральной площадки шагнул в самое пекло войны, то каждую секунду думал о Тане, о доченьках, которые зябли в эвакуации. Его фронтовые версты были долгими, трудными: Сталинград, Будапешт. На этих дорогах были встречи с Хрущевым, Рокоссовским… Жить и выживать в военных условиях помогала единственная мысль — о скорейшей встрече со своими девочками. …
И уже в 1944-м, вернувшись в Киев и получив при помощи Корнейчука две комнаты в коммунальной квартире на улице Ольгинской, казалось, все плохое позади… Но все плохое только начиналось. В год Победы, в середине 1945-го, его любимая Таня, его красавица и умница, этот ангел во плоти, стала себя чувствовать все хуже и хуже…
Неизлечимый недуг съедал ее. Прямо у него на глазах. На помощь Танечке были брошены лучшие врачи — благодаря опять-таки Корнейчуку (ныне часто несправедливо презираемому многими…). Ей, как могли, продлевали жизнь. Хотя день тогда для нее уже считался за год. Сил хватило до 1946-го. Умерла Таня — вместе с нею умерла и часть его самого…
В воспоминаниях об актере, есть воспоминания о том, как прощались с Татьяной Марковной… Гроб с ее телом поставили на полуторку с открытыми бортами, а рядом были окоченевшие девочки и близкие друзья Яковченко: Ужвий, Пономаренко, Добровольский… Когда полуторка едва тронулась с места, казалось, жизнь пишет для этого артиста уже другую пьесу. Клоун не на манеж собирался, клоун пытался удержаться за белый свет… Потому что - без нее - и его практически «не было». …
В драме Яковченко, в последующей хмельной эпопее, ставшей для многих эдакой популярной «кинокомедией», между строк прочитывается страшное и необратимое. Он сам себе не мог простить разлуку с той, которая в конце 20-х увидела в нем, приземистом, смешном, совершенно негероическом, а скорее комическом типе, рыцаря из романа… Лучшего, избранного, не чудовище, а красавца. И великая любовь к этой женщине, смешанная с какой-то глубоко спрятанной его благодарностью (за ее осознанный чувственный выбор) вроде постоянно довлела над ним…
У него не получалось без нее жить. И вселенская несправедливость — он «есть», ее «нет» — стирала границы между комедией (на сцене) и трагедией (в его судьбе). И чтобы отрезвить себя от дурмана, от рока, он и искал лекарство от недуга. И находил его в рюмке. Бедные дети страдали от этого. Часто были брошенными, недосмотренными.
Вот что рассказывала в конце 90-х народная артистка Украины Марина Герасименко: «Николай Федорович запил по-черному. Семья жила впроголодь. Младшую девочку забрала к себе директор школы с намерением удочерить ее. Но Юнночка постоянно рвалась домой. Однажды она прибежала и увидела, как отец спит на голом матрасе, вместо одеяла укрылся пальто. Отопление тогда было печное, а печка — вся в трещинах… И девочка, где-то раздобыв глину, начала эту печку замазывать. Так и впоследствии она пыталась спасти свою семью, присматривая за отцом…»
Благодаря чутким актерам, девочки стали на ноги. И когда подросли, пытались как могли погасить пожар в душе отца- актера. Разные люди говорили, что уже оставшись вдовцом с двумя детьми на руках, он не страдал от отсутствия внимания со стороны других женщин. Действительно, и внутри театра, и за его пределами возникало много желающих «заполучить» популярного комика в придачу с квартирой в центре. Он был мужчиной знаменитым, хорошо зарабатывающим. Но Яковченко никогда даже не посмотрел в сторону других завидных дам… Никогда. Его лицо было всегда веселым, подвижным, гримаса сменяла гримасу… А вот глаза… глазами клоуна он смотрел вроде бы в другой мир — в мир, где умерла любовь, где никогда не будет счастья. Так Сирано страдал по своей Роксане. Так Квазимодо оплакивал единственную свою любовь — Эсмеральду. Комедия превращалась в трагедию. Клоун шел на «манеж». И только отзвуком прошлого в памяти «того» поколения до сих пор остаются его лукавые куплеты — «И в дальний путь на долгие года…»
Памятник Николаю Яковченко был создан году к 100-летию со дня его рождения. Его установили в парке, что находится на площади перед театром Ивана Франко, на сцене которого он играл с 1928 года.
Памятник Николаю Яковченко в г.Прилуки, Черниговская обл.
