Зачем мы пришли в этот мир? Какой путь суждено нам пройти? И что мы после себя оставляем? Казалось, Мария Владимировна знала ответы на все три вопроса. С раннего детства она была уверена, что пришла в мир, чтобы стать артисткой. И знаменитой! Когда ребенком ее повели на «Синюю птицу», она едва усидела в кресле. Так ей хотелось бежать на сцену и играть – всех. Хлеб, Сахар, Воду! Тильтиль, Митиль! Играть, только играть – императив всей ее жизни. Если что-то мешало, она просто устраняла помеху.
Семья Андрея Миронова — Мария Миронова (мама), Лариса Голубкина (жена), Андрей Миронов и его родная дочь Маша. Фото: www.russianlook.com
Михаил Гаркави, великий конферансье, впервые вывел восемнадцатилетнюю Машу Миронову на сцену Колонного зала, в объятия удачи и успеха. «Маша, прошу!» – объявил он. С тех пор Машу «просили» 71 год.
У Марии Владимировны были государственный ум и детская душа. Этой детскостью она будто притягивала в свою судьбу радость, изобилие, семейное счастье. Притягивала, привораживала. И приворожила.
Александр Семенович Менакер, который был очень знаменит в Ленинграде конца 1930-х годов – у него был «Голубой джаз», он великолепно пел, виртуозно играл на рояле, выступал с музыкальными фельетонами, был прекрасно образован, – влюбился в Машу Миронову и подарил ей себя целиком. Через много лет она будет повторять, как молитву: «Саша был художественным руководителем всей моей жизни».
Любить Марию Владимировну было очень трудно, не любить – невозможно. Жесткая, колючая, подозрительная, проницательная, скупая. Боялась боли, физической и душевной. Но как-то я рассказала ей, уже после смерти Андрюши, что, мол, была у него в театре одевальщица, тетя Шурочка. Старенькая, тихая, преданная Андрею до конца. Стирала ему рубашки, готовила чай, кофе. Мария Владимировна стала звонить в театр, узнавать, где эта тетя Шурочка. Кто-то сказал: умерла. Потом выяснилось: не умерла, а на пенсии. Мария Владимировна узнала ее адрес, заказала машину, поехала в магазин и закупила две коробки деликатесов. В благодарность за сына. Вот тебе и скупая.
В молодости ее называли «ведьма с голубыми глазами». Однажды, уходя из гостей, пожаловалась: «Ноги болят». Кто-то посоветовал: «А ты садись, Маша, на метлу и лети». Склонность к тирании была, конечно, в ее характере. Особенно это чувствовали близкие.
На даче в Пахре, на камине, Мария Владимировна держала целую стаю фарфоровых черных котов. Они должны были охранять. Не сберегли. Жизнь сломалась, как молнией перерубленное дерево. Наступило одиночество – без мужа, без сына, без никого… И ни единой слезы. «Мария Владимировна, – пыталась я как-то ее утешить, – одиночества нет, всегда рядом ангел-хранитель». Она пристально посмотрела на меня, как врач на пациента, и весомо произнесла: «Но он же не пойдет за хлебом».
Однажды я приехала на дачу, которую она любила, как живое существо, со всей силой своей страсти. Смеркалось. Дверь была приоткрыта. Смотрю: сидит в своем кресле. Тишина. Сумерки. И смотрит… если сказать «вдаль» – ничего не сказать. В глубь галактики. В бесконечность. Ощущение было, что она выпала из времени, что это истинный, главный ее монолог. Монолог молчания.
Самое большое искусство, которым овладела Мария Миронова, – это искусство жить. Судьба после страшных испытаний озарилась прощальным радостным светом. Ей было 78 лет, когда ее позвал к себе в театр Олег Табаков. Она сыграла там несколько ролей, исколесила с театром на автобусе всю Америку, а в день ее 80-летия, 7 января, Табаков заехал за ней на тройке и по-гусарски прокатил именинницу до самых дверей театра, где уже были накрыты банкетные столы…
В жизни знаменитой артистки Марии Мироновой были эпизоды, мало кому известные, но которые, верю, зачтутся ей там, где она сейчас. Родители ее умирали в одной больнице на разных этажах, а Маша бегала от одного к другому, скрывая, что они умирают. Так похудела от горя, что весила всего сорок килограммов.
Когда Сталин упек в тюрьму ее первого мужа, Мишу Слуцкого, Миронова с Менакером через день носили ему передачи. Хотя знали, что рискуют.
Во время войны, ночью, после концерта у партизан в лесу, Миронова тонула в болоте в кирзовых сапогах сорок первого размера. Уже была по пояс в пучине. Какой-то солдат махом вытащил ее из болота, но уже без сапог...
В конце жизни она освободилась от имущества: уникальную коллекцию фарфора передала музею, дачу завещала внучке Маше, квартиру тоже оставила под музей. Ушла налегке.
Мария Миронова и Александр Менакер в прологе «Почти по Гоголю» на сцене Московского театра эстрады. 1959 год. Фото: РИА Новости/ Борис Рябинин
Меня часто спрашивают: какое наследство вам оставила Мария Владимировна? Имея в виду билибинские алмазы, действительно мне завещанные. Они были в черненом серебре, величиной с орех. Кулон и серьги, по-моему, елизаветинского времени. Мария Владимировна была в них на своем 85-летии. Но после ее смерти я их больше никогда не видела. И не жалею. Существуют другие алмазы, дороже тех, и их у меня никто не отнимет. Мария Владимировна вылечила мой больной, перебитый инстинкт. У меня был сломанный компас, который показывал не туда. А у нее все время туда. Она говорила о себе: я неподнятая целина. Видела людей насквозь, прозорливая была, чего от кого ждать. Лишних не пускала. Я стала брать с нее пример. За десять лет бок о бок мы обменялись. Она тоже приобрела качества, которых у нее раньше не было: стала добрее, мягче, подарки делала, деньги в долг давала, кого-то в больницу устраивала. До этого жила только для себя. Центр Вселенной – это она.
Иногда, по ночам, я разговариваю с ней:
– Не хватает мне вас, не хватает… Закрываю глаза, смотрю киноленту нашей с вами непростой жизни, знаю все ваши движения души, знаю все ваши пословицы и поговорки наизусть, да не ваши – они уже стали моими. Следую вашим советам во всем… Как мне вас не хватает!
Чтоб мы сидели друг против друга на кухне за столом, и чтоб мое сердце замирало от невозможного счастья близости с вами…
Памятная доска актерам Александру Менакеру и Марии Мироновой в Малом Васильевском переулке на доме №7. Фото: Commons.wikimedia.org / Щербаков
Родная моя Эпоха Владимировна, сколько вы пережили войн, революций и всяких там… «измов», как у вас болело сердце за Россию, и как вы всегда повторяли «за державу обидно!»…
И чем для вас стала смерть Андрюши – знали только вы, остальные могли догадываться… И когда на кухне, за столом, после Ваганьковского кладбища, цунами подступал к горлу, и из глаз рвались слезы, и чтоб не выпустить наружу рыдания и крик, вы своей мощной волей выключали этот проклятый рубильник… Рубильник заведующий отчаянием, непримиримостью, воплями по своей трагической жизни… И на мою болтовню, чтоб тоже не разрыдаться, с иронией произносили: «Знаете, от чего Мичурин умер? Упал с клубники». И смеемся. А это страшное, что внутри, все вопиет, не отступает. И тогда, отодвинув тарелку в сторону, вы продолжаете: «Бог напитал, никто не видал. Середка сыта, концы играют!» Улыбаемся. И страшное, что внутри, отступает, стихает вопль. Можно жить дальше…
Автор: Татьяна ЕГОРОВА
