Уезжая поступать во ВГИК, Нонна Мордюкова услышала от бабки-соседки такую версию предстоящих экзаменов: "Небось, нервы будут испытывать. Водой холодной обольют. Не испугаешься - значит, будешь артисткой". Но в актерской жизни, которая как раз и является постоянным стрессом, Мордюкова не боялась ни воды, ни огня, ни медных труб. Она не жила по традиционным стандартам, когда мечты о новых ролях сочетаются с завистью к тем, кому они могут достаться, с интригами и романами...

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Простая история"

Ее естественность, цельность и огромная внутренняя сила были таковы, что Мордюкову можно было сравнить со стихией - грозой, ветром. Кто бы еще смог сказать герою Михаила Ульянова, тоже человеку не слабому, такие слова: "Хороший ты мужик, но не орел", чтобы это выглядело правдиво?
Это не только талант, это тоже подарено природой, как и умение заполнять собой кадр, притягивать все внимание к себе, даже играя маленькую роль. Подобное было и в "Добровольцах", где актриса играла в массовке, и в социальном ролике относительной давности, где Мордюкова и Римма Маркова играли путевых обходчиц в оранжевых жилетах - женщин, чья жизнь - терпение, чья миссия - не склоняться. Женщин, которых восхищенно называют солью земли и потом стараются пореже о них вспоминать, чтобы собственная жизнь не выглядела фальшивой и неосмысленной.

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Чужая родня"

А на съемках "Мамы" Дениса Евстигнеева некоторые журналисты опасались просить о личном интервью с Мордюковой: мол, еще скажет что-нибудь, как теща из "Родни" Никиты Михалкова, для которой жизнь ее родных и знакомых, которую они сами считали нормальной, была неправильной, ненастоящей.

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Русское поле"

Великий режиссер Александр Довженко красиво сказал о Нонне Мордюковой на защите ее диплома:

"Я видел ее профиль на скифских вазах".

 

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Простая история"

И это тоже о ее силе и вечности. Может быть, когда-нибудь и появится актриса такой же мощи, но ей придется меняться или временами быть невостребованной, потому что нет таких героинь в современных сценариях. Цельные и сильные люди обычно не умеют приспосабливаться, и потому актеры масштаба Мордюковой переходят в разряд "уходящей натуры".

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Комиссар"

Была родней. Пожалуй, даже родиной . «Была; жила; снималась; вышла замуж за Штирлица; разошлась; не сыграла Аксинью; потеряла сына…» Титры печали, отснятой судьбой киноленты. Правда, есть и более развернутые вариации на тему. Когда каналы- сочиняют желтые «слезы» из серии ЖЗЛ — о любовных похождениях нищенствующих артистов: «Были, жили, влюблялись…». Но вот после вести о ее уходе газете зацепила фраза: «В последние годы жила только на пенсию и прибавку в двадцать долларов». «Была». «Жила…»? «Двадцать долларов» отступных? Такова «цена» тех судеб...

Прежде не носила париков. Даже губы редко красила. Только позже и появился темный ее паричок (словно бы взятый напрокат у Элизабет Тейлор). Рядом с какой-нибудь Светличной (или Фатеевой) - Мордюкова выглядела таки дикаркой. Не такая, как все, - и все тут. Не «кинозвезда» из глянцевых представлений об оных. А реальная тетка с поля, из колхоза, из тракторного стана, из кубанской станицы.

Всегда в ней было нечто исконно «Почвенное». Словно бы сама мать-земля специально подсуетилась и произвела на свет это удивительное растение. Чтобы посреди привычной искусственности вдруг проросла ее всамделишность — настоящесть. Вызывающая антифальшивость. Чтобы любой вопль этой бабы, которая не только коня на скаку остановит, а целую кавалерию притормозит, когда-нибудь оглушил своей истошной пронзительностью одну шестую часть суши… «О, вопль женщин всех времен...»

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Чужая родня"

О, если бы она когда-нибудь именно это — цветаевское — прочитала с концертных подмостков! «Мой милый, что тебе я сделала?..»
...И слезы ей — вода, и кровь —
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала — копейкой ржавою!...

Слушателей из тех залов, полагаю, тут же уволокли бы на носилках — прямо в кареты скорой помощи. Они бы теряли сознание, падали в обморок. «Так нельзя! Так не читают народные артисты! Зачем же она пришла по наши души?» А вот за ними она как раз и пришла, матерью-землею посланная. И все у нее всегда было взахлеб. Не крик — а вопль. Не душечка - а душа бесприютная. Не реченька -а река. Не «горюшко», а горе народное. Должны были разверзнуться небеса, когда навзрыд голосила о потерях или радовалась редким приобретениям. Другим артистам в разных художественных фильмах невозможно было рядом с нею дурковать или «играть левой ногой». Она их рентгеном просвечивала - насквозь. И бездарность каждого вылезала наружу. Посему некоторые и подтягивались. Старались «не подкачать» свою «маму» киношную.

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Простая история"

Даже в последнем ее фильме «Мама» - ленте, кстати, слабой, скроенной вроде по каким-то импортным заморочкам, и то ватага разнопрофильных артистов-сыновей вроде в рот ей заглядывает: мол, ну как мы, не тушуемся рядом с вами?! И спустя уж десять лет после той картины остается даже не документальный сюжет о разбросанных по миру детях и их маме-террористке (или же непутевой «родине-матери», как это определил критик Дмитрий Быков), а в голове исключительно этот осипший вопль… Почти бессвязное бормотание… Она уже тогда — в 1998-м - с трудом выдавливала из себя каждое слово. После 1990-го — когда потеряла не киношного, а родного ребенка - все ее слова и слились в этот вопль. Некоторые критики иногда называли ее «советской Маньяни». Только какая, к чертовой бабушке, Маньяни стала бы вровень с Мордюковой хотя бы в той же «Чужой родне» - фильме Михаила Швейцера .Припоминает хоть кто-нибудь? Родители-«кулаки» привязали дочку мертвым узлом к частной собственности, жаждут и зятя (Николай Рыбников) заарканить к козе да огороду. Да Рыбников, мятежный, ищет бури — на колхозных просторах. Теперь-то, кажется, все это местами карикатурно. Но лишь до момента, покуда Мордюкова не возникает на экране, посреди сельской улицы. Ее беременная Стеша, «кулацкая дочь», идет отвоевывать суженого-ряженого по разбитой дороге. Еле держится, спотыкается. Бьется в истерике, падает и отрешенно смотрит…

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Они сражались за Родину"

Словно бы съедает глазищами весь околоток: «Да за что ж вы так не любите нас?..». Наконец-то смыли с победных физиономий пырьевскую пудру, да показали не опереточные маски, а лица живые — где и горе человеческое, и счастье без ретуши пропечатаны. Той же Мордюковой, по большому счету, и не надо было играть Аксинью у Герасимова в «Тихом Доне». И Бог с нею, с этой мечтою заветной! «Свою Аксинью» по крупицам, по искрам, по каплям она расплескала-разыграла везде, где могла. И в той же «Чужой родне». И в «Отчем доме» Льва Кулиджанова. И даже в «Добровольцах» (выдающийся микрообраз метростроевки с бутылкой кефира). И, конечно, в «Простой истории» (1960) режиссера Егорова по сценарию Будимира Метальникова. Там она вроде и не «частный элемент», а «общественный» - председательша знатная. А все равно разбитная, с озорным взглядом - с душой нараспашку. Врывается в обкомовский (или райкомовский - один черт) кабинет и начинает чесать им всем правду-матку. И то не так, и это не эдак! А сама-то искося сильному полу подмигивает: «Хороший ты мужик, но не орел!» Именно в той картине она уж так хотела спеть за кадром знаменитую песню Марка Фрадкина «На тот большак, на перекресток уже не надо больше мне спешить…». Да Егоров по каким-то причинам поручил это дело оперной диве. И голос звучал суперпрофессиональный. Да только все равно мордюковские вопли перекрывали оперный тембр: «Жить без любви быть может просто, но как на свете...». И опять эта заунывная удаль. И снова этот ее сдавленный вопль. Будто бы какой-то камень невсегда лег ей на сердце — и никакая человеческая сила уже не может его сдвинуть в сторону. И всегда в ее разных творческих судьбах (и в одной ее личной судьбе) вроде присутствует зловещее «недо» — «недо»любившая, «недо»ласкавшая, «недо»певшая. В «Председателе» у режиссера Алексея Салтыкова -честном фильме - то самое «недо». И … искра шолоховской Аксиньи. Согласно сюжету, ее героиня — отрезанный ломоть. Очередная сельская неприкаянная, влюблена в председателя - героя Ульянова. А сама-то замужем за его братом… В общем, чужая жена - сатана. И вот темными закоулками, да ночами беспросветными, будто бы к шолоховскому Гришке чубатому, да только не к нему, а к калеке-председателю - к тому, кто дороже всей жизни, - она украдкой пробирается, чтобы испить каплю женского счастья… И Мордюкова—Ульянов играли, что называется, «на разрыв». Режиссер был счастлив. Говорил, что сцена их свидания -лучший эпизод. Но вот — монтаж… И Салтыков видит, как у растаявшей от чувств Мордюковой рекой течет по ресницам тушь. Ужас! Это у колхозницы? «Нонна, ты сумасшедшая! Из-за тебя надо переснимать целую сцену!» А она же не могла иначе. Мало того, что жара на съемках - так сама белугой рыдала. Зачем ей нужна система Станиславского, если она сама целая «солнечная система»? Никогда не было у нее особой дистанции между каким-нибудь образом и своею личной долей. При этом и образы — разные, а судьба — ее судьба — всегда одна-одинешенька…

Нонна Мордюкова. Кадр из Х/ф "Родня"

Потом, конечно, эпизод в «Председателе» пересняли. Получилось не так хорошо. Мордюкова до последних дней злилась на режиссера. Только всем бы ее «неудачи». А он, одаренный режиссер-алкоголик, казалось, любил эту артистку больше жизни. И готов был прощать ей любые выходки — чтобы снимать в какой угодно роли. Хоть неба, хоть земли. И, полагаю, то и другое она сыграла бы отлично — поскольку сама была и тем, и другим. И третьим. В теперь полузабытой ленте того же Салтыкова «Возврата нет» Мордюковой предстояло «воплотить» образ очередного передовика сельского хозяйства и... брошенки. Той, которая когда-то спасла от погибели хорошего человека, замуж за него вышла, а он, подлец эдакий, позарился на ее невестку-молодуху. Довольно схематичное кино — про то, как компартия наставляет на путь истинный всех мужей, которые отбились от рук. Но опять - дубль пять! Ирония тебя сопровождает ровно до того момента, покуда к брошенке-ударнице-винограднице не приходит с допросом парторг (в этой роли Алексей Баталов). И — дальше «ох»… Ох, как она ему расскажет про все свои печали под темною водой… Про бабью долю. Про горькую судьбину. Про вечную кручину. Рюмку молдавского вина нальет - и обхватит руками буйну голову в хусточке. И все тем же садоистально-возвышенным воплем вдруг ни с того ни с сего начнет голосить: «Червону руту не шукай вечорами, ой, ой… Ой, ти ж у мене єдиний, тільки ти, повір…» Рот, однажды раскрывшись, — уже не закрывается до титра «Конец фильма». А слезы давят глаза. «Откуда? Как так вообще возможно сыграть?». Трагедию, удаль, боль, презрение, непобедимость, недолюбленность — и все в одной рюмке вина. Эта небольшая сцена, если уж совершенно серьезно, должна бы войти в анналы мирового кино. Такие эпизоды стоят не «двадцять долларов», они достойны некоторых бюджетов в Голливуде. Потому что называются просто и без виньеток - «гений». В пору студенчества она безоглядно играла Катюшу Маслову, завернувшись потертой скатертью с чернильными пятнами. В эту же пору эта казачка перед однокурсниками «изображала» Федру - и студенты цепенели от ее густого баска. После «Молодой гвардии» ее, конечно, узнали. И когда в Киеве решили экранизировать спектакль франковцев «Калиновий гай» (в 1953-м) по пьесе Корнейчука то режиссер Тимофей Левчук на роль дочери «выписал» из Москвы именно Мордюкову: «Лучшее нее украинский колорит вряд ли кто сыграет! Она же с Донетчины! Она же на украинском не говорит, а поет!» .Довженко сказал о ней крылатость -«профиль на скифских вазах». Великий Пудовкин пригласил ее в период «малокартинья» на эпизодик в фильме «Возвращение Василия Бортникова» - и глаз оторвать не мог. К ней тянуло магнитом. Не было роли — сочиняли специально, «На Мордюкову». В «Председателе» у нее, в сущности, эпизод. В «Бриллиантовой» - микровкрапления. В «Ширли-мырли» — лишь так, намек на образ. В рязановском «Вокзале» — эскиз на тему рыночных отношений. Но что ж такое происходило, если даже на малых площадях она отвоевывала себе все пространство со страстью воительницы: «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…» И на этих же полях сражений не просто выходила сухой из воды - праздновала триумфы. Она могла играть женщин из самых разных миров и сфер. Но ее мимолетное вторжение в канву уже само по себе означало вызов. Она путала чужие планы и чужие карты. Разрушала своим вторжением то, что, казалось, так четко выстроено и режиссером, и партнерами. Не могла иначе. Везде смущала спокойствие болота (в котором трепыхался обыватель) превращая его в подобие неспокойного моря. Даже ЖЭК в «Бриллиантовой…» перепрофилировала в Куликово поле. И во «второй серии» ее трудной судьбы таких ролей оказалось лишь две. У Чухрая - в «Трясине». И у Михалкова - в «Родне». Первая - 1977-й. Вторая - 1981-й. И обе о схожем - о «родне» и «родине». Об инстинкте материнства, который в ней всегда был сильнее, чем все остальные инстинкты. Помню «Трясину» в захолустном клубе - на непонятном просмотре. У фильма была труднейшая судьба. Прежде он назывался «Нетипичная история». Но Чухрай изменил название - только это не помогло. Призрак «полки» все же маячил перед лентой, так как уж очень неудобная тематика. Говорили: разве могут советские солдаты прятаться на чердаках; и разве могут советские матери покрывать сыновей-дезертиров? Мордюкова и сыграла мать дезертира. Сыграла отчаянно, безумно. После такой «игры», кажется, можно сразу в сумасшедший дом. В этой работе были видны ее нечеловеческие усилия. Чухрай и Мордюкова слишком опасно тогда рифмовали два понятия, два образа, два антонима (а то и синонима): «трясина» — «родина». И идеологические церберы, конечно, это осознавали. И великую роль великой актрисы спрятали подальше - с глаз долой! А «Родня» Михалкова имела колоссальный успех. На съемках актриса-режиссер то обожали друг друга, то дрались. Она даже однажды вырвала пуговицы на импортной рубашке сына сочинителя советского гимна. И хулиганская энергия в картине словно просвечивает. В итоге «Родня» и подвела для Мордюковой последнюю черту под прежними ее страданиями да переживаниями. В том фильме с ее участием был отчетлив намек: родня — это та же родина, только с маленькой буквы. Значит, без пафоса, без производственных показателей… А в скандалах с близкими и в застольях с чужими. На железнодорожном полотне с кошелкой или в малогабаритной квартирке в махровом халате. В поисках «бывшего» или «невстрече» с настоящим… Теперь уж нет этой родственницы из нашей «родни». Отстрадала свое — отвопила, отплакала. И улетела в «другие страны» журавушкой, сизой горлицей. И мать-земля, истощенная, уж более не рождает таких…

Олег Вергелис