Телеграмма во Фраскати
В 1965 году я выступал на большой международной конференции по ускорителям, которая проходила в Италии, в городке Фраскати недалеко от Рима. Нас было 15 ученых, и к нам был прикомандирован «искусствовед» Марк. Как-то уже в конце путешествия мы с ним разговорились, он был очень доволен нашей группой: все дисциплинированные, ответственные, никуда не убегают, тряпками не спекулируют, ведут себя вполне корректно - никаких хлопот.
Вдруг - телефонный звонок. Марк подошел к телефону и удивленно говорит: «Сергей, это вас. Звонят из Рима». Из посольства объявили, что мне и еще одному профессору надлежит возвратиться в Рим. «Когда ваша группа улетит из Милана в Москву, вы должны прибыть в наше распоряжение. Билеты на самолет будут вас ожидать на стойке авиакомпании «Ал Италия». Я рассказал об этом Марку, тот поразился: может, вас разыгрывают? Но в аэропорту на стойке действительно нашлись два билета в Рим на наши имена.
Мы с коллегой прибыли, мрачного вида шофер встретил и доставил прямо на территорию посольства. Посол, к которому нас тут же провели, сообщил, что пришла телеграмма из Москвы: нам надлежит принять участие в международной конференции по сверхсильным магнитным полям, где должен был делать доклад академик Сахаров и его сотрудники.
«По независящим от нас обстоятельствам Сахаров не прибудет, но доклад его представлен, и вам надлежит быть на этой конференции и взять на себя роль Сахарова», - объяснили нам.
Мы дружно, не сговариваясь, отвечаем, что изображать Сахарова не можем, да и вообще мы в этой области не работали. Директивы из Москвы совершенно ясные, участвовать в конференции надо, но мы настаивали, что заменить автора никак не можем. В конце концов, решили, что будем наблюдателями. Я даже рассказал про кота, который каждый март сильно гулял, и приходил побитый. Хозяин сказал: «Так ты плохо кончишь!» и оскопил кота. Настал веселый месяц март, кот опять уходит из дому и возвращается рваный и драный. Хозяин спрашивает: «Что же ты там делал?» — «Я, говорит, наблюдал и консультировал». Анекдот как-то разрядил обстановку.
Итальянцы, скрепя сердце, нас приняли. Это была очень любопытная конференция, там были американцы, англичане, немцы. Германии и Италии было запрещено заниматься чем-либо, касающимся технологии атомных бомб, это был не режим нераспространения, а режим прямого запрета. А вот магнитные поля под запрет не попадали, и они начали экспериментировать в этой области. Сахаров действительно представил очень интересный доклад, который произвел большое впечатление. Текст был распространен в печатном виде.
В обсуждениях я особо не участвовал, но впитывал информацию, и познакомился с некоторыми людьми, которые работали в этой области. Там был выдающийся экспериментатор Макс Фаулер, который произвел на меня большое впечатление. Но вскоре я заметил, что, как только я подхожу к кому-то разговаривать, тут же подлетал кто-то третий, видимо, тоже «искусствовед в штатском».
Потом нас повели на полигон в горах Италии, где проводились взрывные эксперименты, и там устроили банкет на открытом воздухе. Был парадный стол, в середине начальство. А мы в самом конце, наблюдателями. Вдруг подходит ученый секретарь этого сообщества и просит профессора Капицу в президиум. Я пошел в президиум, и потом даже сказал какие-то слова, адекватные ситуации...
Все кончилось благополучно, и, как только мы приехали в Москву, высшие инстанции, которые интересовались этими вопросами, потребовали отчет. Потом я встретился с Сахаровым, и он расспрашивал меня о конференции. А Харитон, который руководил всеми этими работами, приезжал к нам на дачу, мы с ним долго гуляли по саду, и я подробно рассказал ему о своих впечатлениях.
Потом я еще несколько раз встречался с Сахаровым. Как-то он меня позвал к себе на квартиру. Он незадолго перед этим овдовел и жил один, в довольно растерзанном виде. А последняя встреча была перед нашим вхождением в Афганистан и ссылкой Сахарова в Горький. Елена Боннэр обратилась к отцу с просьбой подписать письмо в защиту некоего диссидента.
Отец отказался, сказав, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если надо — пишет сам.
Чтобы как-то смягчить это дело, пригласил их отобедать. И меня тоже позвал.
Обедали впятером: Анна Алексеевна, Петр Леонидович, я и Сахаровы. Перед обедом возник вопрос про письмо, отец сказал, что считает нужным писать самому, а не участвовать в такого рода коллективных действиях. Когда обед кончился, отец, как обычно, позвал Андрея Дмитриевича к себе в кабинет поговорить. Елена Георгиевна моментально отреагировала: «Сахаров будет говорить только в моем присутствии». Потом как в театре: была длинная пауза, все молчали. Они встали, сухо попрощались, отец не вышел с ними в переднюю, там оделись, и я проводил их до машины.
Отец был крайне удивлен, до этого он не раз встречался с Сахаровым и подолгу беседовал наедине, а, когда возникала необходимость, выступал в его защиту.
«Диверсия» от Аганбегяна
Весной 1984 года, в мае, меня пригласили на шашлык к Игорю Александровичу Соколову. Это был ответственный сотрудник ЦК партии, с которым я соприкасался по линии Пагуошского движения; его жена Неля Баутина — экономист. Туда был также приглашен академик Аганбегян, были хороший шашлык и хороший коньяк. Абел рассказывал о состоянии нашей экономики, что она идет к полному краху, и как надо ее спасать при помощи инвестиций и коренных реформ. Такой был разговор между коньяком и шашлыком.
К концу вечера, часов в одиннадцать, я говорю: «Абел, ты так все блестяще рассказываешь, давай сделаем передачу». Он говорит: «Разве такое пропустят?» — «Давай попробуем!» — «Я послезавтра уезжаю в Новосибирск» — «Значит, будем писать завтра!». И он согласился.
Теперь надо было достать студию. Это в одиннадцать-то часов вечера! Я звоню дежурным на телевидение: «Ребята, нужна студия!» - «Ты же знаешь порядки! Сказал бы заранее, и мы тебе все бы устроили, но так же нельзя! Ты что, выпил?» —
«Я выпил, но дело не в этом. Завтра мы должны рассуждать на экономические темы».
В итоге нам выделили студию - гигантскую, там в футбол можно было играть. Выгородили площадку, и мы записали два с половиной часа разговора с Аганбегяном о том, как наша экономика идет к краху и как ее спасти при помощи инноваций и технического прогресса.
На следующий день Абел уехал в Новосибирск. Мы сделали подробную расшифровку этой передачи, чтобы ее монтировать. И тут, в силу ответственности дела, я решил послать стенограмму в Госплан - прямо тигру в пасть, хотя никто от нас этого не требовал, решения мы сами принимали.
Отправили… Стоит лето, июнь, проходит две, три недели, никто ничего нам не отвечает. Тогда я попросил нашу ассистентку Надю, очень умную и очень красивую женщину, поехать в Госплан и разузнать, в чьей мусорной корзине лежит синхрон нашей передачи. Она поехала и обнаружила стенограмму на столе у одного из примерно десяти заместителей председателя Госплана - председателем был Байбаков.
Может быть, глядя больше на нее, чем в бумаги, он сказал, что со всем согласен, только написано у нас очень неряшливо. Надя объяснила, что это — дословная расшифровка, которая нужна не для публикации, а для монтажа, чтобы решать, что выкинуть, что оставить. И спросила: «Вы можете завизировать и поставить печать?» Глядя на ее прелести, он подписал нашу стенограмму, призвал помощника и тот поставил печать. Так мы получили документ с визой Госплана...
После этого смонтировали две передачи, а показывать их решили в сентябре, когда начинается сезон. В газете с телепрограммой дали анонс — фотография Аганбегяна, и о чем он говорит. Наша передача три раза прошла по центральным каналам, в последний раз ее показали во второй половине дня в воскресенье.
А в понедельник было заседание коллегии Госплана, посвященное экономике Сибири, на которое пригласили Аганбегяна. Выступал Байбаков, и половина его выступления посвящена проклятиям в адрес академика, ну и, частично - в мой.
Он говорил, что передача эта — совершенно безответственное дело, мы раскрыли государственную тайну, дезинформировали советский народ о состоянии нашей экономики, совершив идеологическую диверсию...
В результате было организовано две комиссии: одна со стороны КГБ — по вопросу разглашения государственной тайны, а вторая со стороны ЦК — об идеологической ошибке на Центральном телевидении. Приходят эти комиссии, а им предъявляют полную стенограмму передачи с визой и печатью из Госплана. Правая рука не знает, что делает левая!
Как раз в это время я должен был с телевизионной бригадой ехать в Берлин, Прагу и Будапешт снимать передачу о прогрессе и инновациях в Восточной Европе — это все было перечеркнуто. Моих помощников лишили премии, а лучшие друзья говорили, что дни мои на телевидении сочтены. Я молчал. Но ничего не происходило, и мы продолжали выпускать нашу передачу в еженедельном ритме. Так прошло, наверное, месяца два. Когда надо было подводить черту под расследованием комиссий, нас — меня и Николаева — вызвали к зампреду Гостелерадио Владимиру Ивановичу Попову. Я его знал, мы с ним в теннис играли. Явились к нему в кабинет, и он стал нам выговаривать, как мальчишкам, которые спалили школу, перебили окна, и вообще, сделали что-то совершенно неподобающее. «Как вы безответственны! Страна в таком положении! Зачем вы лезете в экономику? Рассказывайте лучше про свои галактики и одуванчики...».
Мы не оправдываемся, не говорим, что это в последний раз, мы просто молчим. Попов нам минут пятнадцать так выговаривал, после чего мы должны были выползти из его кабинета и больше, как говорится, не возникать. Но когда пошли к выходу через весь громадный кабинет с двойными дверьми, он пошел нас провожать - непонятная такая куртуазность. И когда я уже выходил из комнаты, Попов меня похлопал по плечу и говорит: «Знаешь, Сергей, вы все правильно сделали».
Время было тогда непонятное - у власти еще оставался Черненко...
Помню, я спросил Льва Андреевича Арцимовича, идти ли мне на телевидение.
«Попробуйте, — ответил он, — но стоить это вам будет дорого, это неизбежно отразится на отношении к вам коллег-ученых и разрушит вашу академическую карьеру».
Так оно и оказалось. Но, по-моему, это стоит того: ведь я получил трибуну, с которой перед громадной аудиторией можно говорить о проблемах науки и общества — тех проблемах, которые я много обсуждал и с ним, и с моим отцом.
Я думаю, что без этих разговоров, без этой домашней работы мне было бы очень трудно вести свои передачи и рассчитывать на их успех.
Отец же скептически относился к этому делу. Журналистов он считал за недостойных собеседников и почти никогда не давал интервью. Даже когда в 1978 году получил Нобелевскую премию, он спасался от прессы в Барвихе, в правительственном санатории. А я за него отдувался, должен был отвечать на все вопросы журналистской братии, а потом ему докладывать обо всем, что происходит. Но иногда журналисты все же пробирались к нему. Как-то я приехал в Барвиху и застал отца в парке на скамейке с одной очень эффектной дикторшей с центрального телевидения. Она брала интервью, и, когда я подошел, видимо, желая сказать что-нибудь приятное, заулыбалась: «Смотрите, какой у вас знаменитый сын». Отец повернулся и ответил: «Это я знаменитый, а он только известный».
Александр Емельяненков
Столетие 2008.
«Маргиналы, из века в век изобретающие перпетуум-мобиле и ищущие философский камень, в общем-то никому не мешают. Такие чудаки даже нужны, без них скучно. Но сейчас ведь речь об организованной лженауке. Она сродни организованной преступности. Обе представляют серьезную опасность...»
К 80-летию Сергея Петровича, отмечающего юбилей 14 февраля, друзья и коллеги сняли документальный фильм. И дали ему не требующее особых комментариев название «Добрый день Сергея Капицы». Тот, кто хотя бы однажды включал телевизор во время эфира программы «Очевидное - невероятное», наверняка запомнил произносимое с неповторимой интонацией обращение. У Сергея Капицы всегда добрый день, какое бы время суток ни стояло за окном...
Пробовали пропихнуть разные бредовые идеи в программу, но я стоял стеной, хотя было непросто. У нас ведь идет систематическое вытравление разумного начала. Достаточно взглянуть на сотню самых популярных россиян, определяемых путем опроса населения. На первом месте президент Путин, потом певица Пугачева, следом опять политики, артисты, музыканты, даже футболисты. Последний, кажется, фигурист Плющенко. Единственный представитель науки - нобелевский лауреат Алферов. Где-то ближе к концу списка. Не ученые сегодня властители народных дум, что печально. Да, страной дураков легче править. Правда, у такого государства нет будущего, но об этом, кажется, никто не задумывается...
... разговаривал с академиком Кругляковым, возглавляющим комиссию РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. Проблема приобретает катастрофические масштабы! В третьем тысячелетии в иных вузах читают курс астрологии. Фантастическую и, на мой взгляд, нелепую теорию Фоменко, переворачивающую с ног на голову хронологию исторических событий, чуть ли не узаконили как официальное учение. Оказывается, Тамерлан, Иван Грозный и Карл Великий - один и тот же человек, правивший огромной империей, которая простиралась от сибирских руд до Атлантического океана. Можно ли относиться к подобному иначе, нежели как к смещению в умах? И ведь эти откровения публикуются миллионными тиражами! Карамзину и Соловьеву с Ключевским такая популярность не снилась! А гороскопы? Их читают, с ними сверяются все кому не лень. Слышал, теперь сделки не заключают, пока не взглянут на расположение светил на небосклоне.
- А вы, значит, астрологией никогда не интересовались, Сергей Петрович?
- Это же типичный уход от реальности, демонстрация упадка научной культуры! Правда, давным-давно, лет сорок назад, впервые оказавшись в Мюнхене, не удержался, клюнул на рекламу «Большого компьютерного гороскопа». Захотел увидеть, как все делается, заглянул в контору. За информацию о будущем предлагалось выложить сорок дойчемарок. Платить я не стал, даром утолив любопытство.
Понимаете, надо отличать безобидное шарлатанство от вредоносного. Маргиналы, из века в век изобретающие перпетуум-мобиле и ищущие философский камень, в общем-то никому не мешают. В Англии, например, общество верящих, будто Земля плоская, ведет давнюю историю. Это похоже и на анекдот, и на иллюстрацию терпимости британцев к инакомыслию. Такие чудаки даже нужны, без них скучно. Но сейчас ведь речь об организованной лженауке. Она сродни организованной преступности. Обе представляют серьезную опасность. Нормальный человек не поверит, будто одним и тем же зельем, «корректирующим» несуществующее биополе, можно вылечить сразу полтысячи болезней, а остро нуждающийся в помощи, отчаявшийся победить хворь и не с такой глупостью согласится. Якобы разработаны чудо-приборы, позволяющие ловить излучение больных клеток, а лозоходство помогает находить преступников... Творящийся лженаучный беспредел я объясняю демографической ситуацией. Никто не верит в будущее, не хочет рожать детей, боится впускать их в мир. Человечество переживает крутой этап смены развития, трудно предугадать, куда кривая вывезет, отсюда шараханья из стороны в сторону. На наших глазах происходит слом общественного сознания, события чередуются слишком быстро, ум не поспевает за ними...
... В египетском походе Бонапарт мог потребовать, чтобы ослов и ученых помещали в центр лагеря, в самое безопасное место. И теми, и другими дорожил в равной мере. Сегодня, похоже, ослы ценятся выше...
Мы постоянно путаем цели и средства. Демократия, рынок и даже деньги - лишь инструменты для построения совершенного общества. Так и с наукой. Люди должны почувствовать: отношение к ним изменилось, они снова нужны стране. Пока этого не заметно. У меня был разговор с Кудриным, нашим министром финансов. Он спросил, сколько, на мой взгляд, нужно платить российским ученым. Я ответил: «В долларах, как сейчас в рублях». Кудрин лишь усмехнулся: «Шутите?»...
За последние десятилетия в стране разрушили все, что могли, а процесс восстановления идет медленно, с трудом. Как говорится, ломать - не строить. Нет людей, традиций, преемственности. Пока мы топтались на месте, мир двигался вперед. Китай наступает на хвост американцам, Индия ежегодно экспортирует программный продукт на сорок миллиардов долларов. Недавно был в офисе Microsoft и обратил внимание: среди топ-менеджеров полно русских. Что Google придумал наш бывший соотечественник, вы, конечно, знаете. Словом, продолжаем разбрасываться талантами, сорим мозгами, живем так, словно сегодня - последний день Помпеи.
