... А кажется – он жил еще так недавно, буквально вчера. Вот только что отыграл последние свои спектакли, только что выключилась телекамера, а пустой зал еще полон шорохов, шепотов, восторгов ушедших зрителей…
Он был легендой своего времени и своей страны. Миллионы людей смеялись и плакали, радовались и огорчались вместе с героями Райкина, узнавали его персонажей в реальной жизни.
Насколько он оригинален в каждой миниатюре, всякий раз непохож на себя, прежнего и при том ни намека на пошлость.
По мнению Геннадия Хазанова, Аркадий Райкин — «это не просто конкретный человек, это понятие, символ, это, если хотите, явление… Мне довелось видеть не так уж много артистов этого же жанра, что и Райкин. Таких артистов вообще очень мало в мире. Но, кроме того, я честно скажу, что не видел и не знаю ни одного артиста, который по мощи, по силе дарования и обаяния, по совершенно магнетическому воздействию на зал мог бы приблизиться к Райкину хоть на какое-нибудь расстояние. Пускай это не покажется громко сказано, честно говоря, нам всем так же далеко до него, как до ближайшей планеты Солнечной системы».
Райкин, Жванецкий, Карцев…
Михаил Жванецкий сказал: «Мне живому не хватает Вас живого. Не хватает Вашего головокружительного, феерического, ошеломляющего успеха»
Аркадий Исаакович Райкин (24 октября 1911, Рига — 17 декабря 1987, Москва) — советский эстрадный и театральный актёр, режиссёр, сценарист, юморист, Народный артист СССР (1968), Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии (1980).
Всю вторую половину ХХ века страна не представляла свою жизнь без Аркадия Райкина.
Как праздник - а будет ли по телевизору Райкин? Весь вечер смотрели лабуду в ожидании счастливых минут смеха. Даже столько не смеха - взаимопонимания. Что у нас болело - о том он говорил, и так говорил, что за словами чудилось недосказанное.
Так говорил, что хотелось верить: вот Райкин высмеет все плохое - и жизнь пойдет совсем хорошая. Официальный миф и коллективное заблуждение. Но идеал - основа оптимизма. Райкина называли русским Чаплином. Живой человек, он обращался к живым людям, рассказывая о монстрах внутри нас. У него были грустные глаза, и он, смеясь над реальностью, как Чаплин, все шел и шел куда-то за горизонт, где еще оставалась надежда.
Новые люди его почти не знают. Постепенно размывается память о великом артисте. Только канал "Культура" иногда еще дает его миниатюры. И, понятно, канал "Ностальгия". И больно делается от ощущения пропасти, в которую ухнуло сатирическое искусство с тех времен, - от катастрофического перепада давлений.
Теперь хочется понять: что это было? Великий актер, властитель умов - или человек, разменявший талант на стрельбу по целям преходящим, сиюминутным и бесследно канувшим в вечность?
Явление культуры - или именно культуры советской? Той, что была рождена идеологией и утонула вместе с нею?
"Нам Гоголи и Щедрины нужны", - ухмыляясь сквозь усы, бросил Сталин. Эту фразу, пародируя, повторил Ильинский в образе бюрократа Огурцова. Но, как ни странно, тезис работал. Плохо работал, но несколько лучше, чем во времена, когда "парламент не место для дискуссий".
"По следам наших выступлений" бюрократов вызывали "на ковер". Одергивали проворовавшихся завмагов, зазнавшихся чинуш. Сатира не изничтожала корневые болезни - она работала на уровне массового сознания: внедряла понятия о хорошем и постыдном. Когда сатира перестала работать хотя бы на этом уровне, воровать стало едва ли не почетно: "если ты такой умный - почему ты такой бедный?".
В этом смысле звезда всесоюзной эстрады Райкин выполнял санитарные функции - и выполнял превосходно: фразами из его реприз сражались на партсобраниях и нередко побеждали. Он был важным узлом совестливости в отлаженном механизме советской идеологии. Не столько клапаном для выпускания пара, как сейчас любят говорить, сколько, по слову Гоголя, кафедрой, "с которой читается разом целой толпе живой урок".
Урок был веселым, действенным и оставлял долгую память. Высмеянное Райкиным как бы табуировалось в сознании: стыдно быть объектом осмеяния - люди станут пальцами показывать.
Великий трагикомический талант артиста всему, что он играл, придавал второй и главный смысл. Легко читалось, что пьянчужка в пивной был опустившимся интеллигентом - от жизни в запаянной стране и впрямь запьешь! "Конечно, надо выражаться так, чтобы ты сам себя понимал, а остальные - нет. Такая сила слов - что никаких слов и никакой силы!".
Понять первый смысл здесь невозможно, а второй - согласитесь, легко. Эта лукавинка (кто умный - поймет) всегда присутствовала в его миниатюрах, ее и любили, ее и ждали. Он был как шут при королевском дворе - говорил правду, но так, что к ней не придерешься.
Словечки типа "рекбус-кроксворд" или "вкус спицифисский" разлетались по стране и потом применялись по любому поводу - неповторимая интонация актера, его каждый раз точно найденная маска тут же вставали в памяти, и более убийственного аргумента в споре тогда не было. "Есть вещи, которые нужно делать лично, самому. Даже при наличии здорового коллектива".
Он абсолютно верил в то, что, внедряя разумное, доброе и вечное в каждого отдельного человека, вселяя в него брезгливость к мерзости, искусство может менять жизнь к лучшему. "Он мог бы играть совсем другое - но ограничил себя даже в своем жанре, фактически стал театром при Госплане, - рассказывал о своем отце Константин Райкин. - Говорил исключительно о конкретных делах государства, и только его огромное дарование позволяло все это поднять до уровня искусства".
Но согласитесь: если борьба с пьянством, чиновничьей спесью, воровством и невежеством входила в реальный круг "конкретных дел государства", то это скорее совпадает с задачами искусства, чем им противоречит. Такое искусство сильно отличается от артхаусного самокукования, но оно существовало, существует и всегда будет пользоваться самой широкой популярностью. Потому что реально помогает человеку жить.
"Да, он сделал блиц-сатиру искусством, там есть шедевры. Но посмотрите, чем он занимался, какие слова был вынужден произносить! С каких ничтожных площадок взметывал в космос!" - с грустью говорил Константин Райкин.
И тут же признавал: "От него ждали социально и политически острых высказываний.
А в гриме Тартюфа он бы сразу перестал отвечать внутренним ожиданиям публики - к нему приходили за другим".
Приходили, потому что очень в нем нуждались. Именно в таком.
Юмористы-сатирики, писавшие миниатюры для его театра, оставались в тени: все знали, что это сказал Райкин.
А для Райкина сочиняли Михаил Зощенко, Евгений Шварц, Борис Ласкин, Владимир Поляков, Леонид Лиходеев, Михаил Жванецкий...
Жванецкий вспоминал: он изобрел целый стиль в юмористической литературе, но, пока этот стиль принадлежал Райкину, об его реальном авторстве никто не догадывался.
Юрий Гагарин (крайний слева), Герман Титов (второй слева), Аркадий Райкин и Павел Попович (справа) в гримерной артиста.
С другой стороны, вспомните, что за тексты преподносил нам со сцены самый популярный комедийный актер страны? Почитайте их просто глазами - все эти "В Греческом зале, в Греческом зале..." - вам смешно? Смешно становилось от того, КАК это произносил Райкин.
И как он молчал: в зале было слышно, как в черепе его персонажа скрежетали заржавленные шестеренки. И какие труляля выписывали его ноги, какие иероглифы выделывала его фигура, если он изображал излюбленное состояние типичного нашего человека. Разнообразие его масок было невероятным, феерическим: только выйдет - и зал уже радостно фантазировал вместе с ним.
Его авторство было непременным условием - без этого не было бы никакого юмора. Точно так же, как теперь свои тексты вернул себе Жванецкий: он сам их читает с эстрады, и без его индивидуальности тоже было бы не смешно.
Ибо юмор - это интонация. Одна - у Райкина, другая - у Жванецкого, третья - у Ильфа с Петровым, которые свою личностную интонацию умудрились вложить в стиль печатного текста.
А без интонации юмор превращается в бездарно рассказанный анекдот.
Вот почему автор своих миниатюр - конечно, Аркадий Райкин.
Миниатюры Райкина - создание советской эстрады, интернациональной в своей основе. Вкладываем в это понятие вполне высокий смысл. И уверены, что когда-нибудь феномен советской культуры снова будет предметом изучения.Когда-то в СССР объявили, что рождается новая историческая общность - советский народ, и не склонны, подобно многим, над этим потешаться. В едином советском народе теоретически не могло быть места национальной или религиозной неприязни.Раньше понятия не имели, что учились башкир, чуваш, украинка и два еврея - это просто были однокурсники, замечательные своим культурным и физиономическим разнообразием.
Его искусство было рождено советской реальностью. Он высмеивал наши общие болячки: колбасный дефицит и горе-портных, карьерных начальников и нехватку гаек на производстве, "нужных людей" и жизнь "по блату".
Но делал это так искренне и так верил в важность этих гаек для будущего страны, что текст обретал человеческое измерение, становился теплым, живым, интимным, лирическим, трогательным.
А главное, неотразимо смешным в нелепости ситуаций, в которых увязал его герой. Его выступления были сродни газетному фельетону - жанру, который тоже вымер вместе с Советами.Он часто легким касанием намечал национальный колорит своих персонажей - вот грузин, вот узбек, а вот прибалт. Но никому в голову не приходило связать высмеиваемый порок с конкретной национальностью - это было бы для него противоестественно.
Так в присутствии интеллигентного человека люди инстинктивно перестают материться и переходят на нормальный человеческий язык.
Не знаем, каким Райкин был в повседневной жизни, но на эстраде он был убежденный интернационалист.
Разумеется, были "невидимые миру слезы". Константин Райкин рассказывал, что в семье до сих пор хранится огромная пачка писем - злобных, подчас откровенно антисемитских.
"Гадость национализма - это темные стороны личности, которые есть в каждом, но дремлют, - сказал мне по этому поводу Константин Райкин. - Много национализма в нашей стране? Да не много и не мало - столько, сколько в любой другой".
Уроды есть повсюду, но факт есть факт: Райкина любил практически весь народ.На него надеялись: высмеет - наведут порядок. Его почти боготворили.
Он, как мало кто, боролся за Советы - но "с человеческим лицом". Он верил, что это возможно. Он этому служил.
То, что романтическая мечта со временем позорно рухнула, было бы крахом и для него лично - доживи он до 91-го года. Утопический Город солнца грел его сердце, как многим в СССР, и он его убежденно возводил в каждой отдельной взятой душе.
Аркадий Райкин, 1980 год.
Он верил и в единомыслие - и обращался к зрителям как к союзникам в его борьбе с тем, что называли пережитками прошлого. Поэтому атмосфера его спектаклей, по-семейному доверительная, была пронизана добром и светом, какие дарит людям общность веры. Эта вера от религиозной отличалась принципиально: верили не в высшие силы, а в собственную способность избавляться от зла.
Другое дело, что конечный результат обеих вер оказался примерно одинаковым - нулевым. Но то, что свою санитарную роль хлесткие спектакли Райкина сыграли - несомненно.
Генсек Брежнев был поумнее ленинградских партбоссов: принял театр в Москве и дал ему здание. Возможно, потому, что ленинградские боссы его боялись и действовали в упреждающем порядке, на всякий случай, - а он был высшей инстанцией, ему не страшен был и Райкин.Он просто смеялся над ядовитыми репризами и довольно крякал.
Пороки советской власти одновременно были пороками, свойственными человечеству. Может быть, в советском прихотливом варианте, но всеобщими. Известно, что несколько райкинских миниатюр, которые он успешно читал в СССР, запретили к исполнению в Англии - "мы что, не понимаем, что это про нас?!".
Легкость его миниатюр, его перевоплощений и его актерского существования на сцене - все это было обманчивым. Попасть под горячую руку этого интеллигентнейшего, улыбчивого, дружелюбного артиста интуитивно не хотел бы никто из зрителей.
В его миниатюрах просвечивало добро - но без добродушия. Было ясно, что этот человек принципами не поступится. Чувствовалась внутренняя жесткость конструкции.
Как любой человек идеи, он не щадил ни себя, ни других. Ходят легенды о человеческих драмах, всегда неизбежных в театре, если это театр одного актера.
Много раз возникали соблазны играть более серьезную драматургию - он действительно мог бы быть незаменим в Мольере или Шекспире, он был великий артист.
Но он понимал, что зритель ждет от него очищения от скверны совсем другого калибра: Шекспир был бы слишком тонок, слишком изощренного ассоциативного мышления требовал бы от зрителя.
В какой-то степени спектакли Райкина были инсценированными карикатурами с уморительно смешными коллизиями, но простой, как в публицистике, моралью. Он не намекал на скверну - он ее "вылизывал шершавым языком плаката", соскребал яростно и без пощады. Он играл свои миниатюры про дураков и бездарей, как Шекспира, - до полной гибели всерьез.
Прежде чем окончательно уйти от нас в декабре 1987-го, он умирал трижды - в 12, 26 и 60 лет. "Он лежал в больнице и слышал, как дежурная сестра говорила по телефону: ой, придите кто-нибудь, у меня тут больной кончается!
И эта печать ожидания близкого конца всегда в нем ощущалась. От этого седая прядь. А не от желания быть красивым" - это снова Константин Райкин о своем великом отце.
Была ли эта актерская судьба счастливой? Отвечу вопросом: а вы могли бы назвать хоть одну счастливую актерскую судьбу? Каждый что-то не доиграл, каждый в чем-то не осуществился. Аркадий Райкин мог бы быть большим актером в драме. Но тогда не было бы Аркадия Райкина. Мы бы лишились столь многого в нашем искусстве, что страшно вообразить.
Все юмористы страны не могут заменить одного Райкина. Он как бы суммировал в себе мощное смеховое народное начало, без которого нация как единство перестает существовать.
Под нацией в данном случае подразумеваем ту самую "новую историческую общность", которая рассыпалась, когда перестала над собой смеяться.
…У Райкина была песенка про «доброго зрителя в девятом ряду»: «Только как же я с вами расстанусь, добрый зритель в девятом ряду?» Он и сегодня собирал бы полные залы добрых зрителей. Его знают молодые. И уж, конечно же, помнят старшие. Так что, Аркадий Исаакович, Вы с нами и не расстаётесь.
"Адрес: Театр" (фильм-спектакль с уч. Аркадия Райкина). 1967 год.
Волшебная сила. (1970).
Люди и манекены. (1974).
