Зверская любовь. Роман графа Аракчеева и Настасьи Минкиной.

Одна из глав романа «Мастер и Маргарита» называется «Великий бал у Сатаны». Как помнит читатель, Маргарита была королевой этого бала, она встречала гостей – знаменитых злодеев и злодеек. Почти все приглашённые были реальными историческими лицами. Вот Коровьев представляет очередную гостью:
« –…Госпожа Минкина, ах как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь лицо горничной щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут!..»

Графика Марины Ордынской, "Великий бал у сатаны"

Прежде чем приступить к рассказу о Настасье Минкиной, необходимо вспомнить её знаменитого любовника – графа Аракчеева, самого влиятельного человека в период правления императора Александра I.

Карьера «беса лести».
«Аракчеевщина» стала обозначением жесткого командования и палочной дисциплины. Это в основном верно, ведь и сам Аракчеев был убеждён: «Только то и делается, что из-под палки». Его репутация как тупого и жестокого сатрапа сложилась ещё при жизни Аракчеева. Пушкин написал на него три злые эпиграммы, притом две из них с выразительными отточиями вместо матерных слов.
Алексей Андреевич Аракчеев был выходцем из мелкопоместных дворян. В детские годы учился у сельского дьячка и к четырнадцати годам знал только, по собственным словам, «русскую грамоту и четыре правила арифметики». В 1783 году, после многочисленных прошений, Алексея приняли в кадеты Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса. Учился он блестяще, был на лучшем счету у начальства. Но кадеты не любили Аракчеева за тяжелый и нелюдимый характер, его постоянно изводили и даже частенько били. Аракчеев недолго терпел обиды: как только его назначили старшим по корпусу, он отыгрался сполна и мстил всем без разбора. Кадеты так возненавидели Аракчеева, что устроили на него покушение: установили на верху лестницы тяжёлый камень и, когда Аракчеев вступил на нижнюю ступеньку, сбросили его вниз.
Через два года после поступления в корпус кадет Аракчеев уже стал унтер-офицером, а при выпуске получил чин поручика. Вскоре его заметил наследник престола великий князь Павел Петрович и назначил командовать своей артиллерией – у Павла в Гатчине было собственное небольшое войско, вроде петровских «потешных» полков. Аракчеев благоговел перед Павлом и,однажды, в припадке какого-то мистического восторга ,пал перед ним на колени и воскликнул:
– У меня только и есть, что Бог да Вы!
С воцарением Павла I началось стремительное возвышение Аракчеева. В двадцать семь лет он был уже полковником и комендантом Санкт-Петербурга, император подарил ему имение Грузино в Новгородской губернии с окрестным селом Оскуя и девятнадцатью деревнями, а также две тысячи душ крестьян.

И.-Б. Лампи-младший. Павел I со свитой в Гатчине

В день коронации императора Аракчеев был возведён в баронское достоинство. В течение четырех последующих лет чины, должности и ордена сыпались на него непрерывно. В 1799 году император назначил Аракчеева командующим всей артиллерией и пожаловал ему графское достоинство Российской Империи. Кроме титула, Павел I даровал своему любимцу герб с девизом: «Без лести предан». Вскоре остряки подправили девиз, переменив в первом слове всего одну букву, «з» на «с», и вышло, что Аракчеев – бес, преданный лести.
Справедливости ради надо заметить, что Аракчеев, в отличие от других царских любимцев, заслужил милость государя знаниями, способностями и тяжкими трудами. Везде, где он появлялся в качестве начальника, через малое время воцарялся порядок. Это был «эффективный менеджер» своей страны и своего века. Само собой, добивался он этого методами сугубо аракчеевскими. Площадная брань и пощечины были самыми мягкими «методами». А Аракчеев по своему положению имел дело не с рядовыми и унтерами, а со старшими офицерами, часто весьма заслуженными.
Однажды во время смотра лейб-гвардии Преображенского полка Аракчеев особенно грубо оскорбил офицеров, и они через влиятельного однополчанина пожаловались государю. С тех пор в отношении Павла I к Аракчееву появилась холодность. Вскоре Аракчеев влепил пощечину молодому офицеру своего штаба фон Фитингофу. Наконец, случилась настоящая трагедия: Аракчеев смертельно оскорбил подполковника Лена, суворовского ветерана, награждённого за подвиг Георгиевским крестом. Лен сдержался и молча выслушал брань, а после службы зарядил два пистолета и отправился к Аракчееву, но не застал его. Вернувшись домой, Лен написал письмо обидчику и застрелился.

Нашли друг друга.
И этот человек-машина был, оказывается, тайным сластолюбцем. По правде сказать, любовник он был незавидный, ни внешностью, ни приятностью в обхождении никогда не блистал. Вот его словесный портрет: «По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист: в его складе не было ничего стройного, так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было изучать анатомию жил, мышц и т.д. Сверх того он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет его лица был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший...» Прибавьте к этому неприятный голос, как тогда говорили, фистулою (род старинной флейты).

Конечно, и внешне некрасивый мужчина может быть неотразимым. Но это своего рода талант, а Аракчеев был бездарен в науке любви и не утруждал себя волокитством. В Грузине он покупал у соседей-помещиков красивых крепостных девок и делал своими наложницами. Натешившись очередной рабыней, он выдавал её замуж, снабдив небольшим приданым.
Но вот случилось чудо: Змей Горыныч, пожиратель девиц, влюбился в одну из своих пленниц. Её звали Настасья Федоровна Минкина, она была дочерью кучера, в её жилах текла также и цыганская кровь. Видно, оттого она уродилась черноглазой, смуглой брюнеткой с вьющимися волосами. Круглолицая и статная, она сразу приворожила Аракчеева. Крестьяне говорили про неё: «…как граф её купил, так туман на него напустила и в такую силу попала, что и не приведи Господи».
Девятнадцатилетняя Настасья стала последним удачным приобретением графа. Она оказалась на редкость сообразительной, быстро вникла в домовое хозяйство, умела считать, вскоре выучилась довольно грамотно писать. Аракчеев доверял любовнице всецело и поручил ей вести дом и командовать дворней.
Тут и сказался тяжелый, под стать аракчеевскому, характер Минкиной. Сначала она изводила только возможных соперниц, а потом стала мучить всех дворовых. Это был Аракчеев в юбке. Но если в жестокости хозяина содержался какой-то административный смысл, то в изуверстве Минкиной – только мелочная бабья злоба и упоение властью.
Настасья старалась ещё крепче привязать к себе любовника. Но забеременеть ей все не удавалось. Она уговорила одну беременную крестьянку отдать ей будущего ребенка. Изобразить собственную беременность Настасье было нетрудно, тем более что граф бывал в имении наездами. В 1803 году Минкина будто бы «разродилась» мальчиком. Радости Аракчеева не было предела. Мальчика окрестили Михаилом. Обманутый отец приказал своему адъютанту любыми средствами выправить для Мишеньки дворянство. Посланец графа купил в Витебске документы на имя Михаила Шумского – мальчик-шляхтич с таким именем только что умер. С тех пор и Настасья Минкина стала подписываться подложной фамилией – Шумская.
Чувства Аракчеева не угасали с годами, он всячески угождал Настасье, построил для неё отдельный флигель напротив господского дома. Там бывал даже император Александр I и пил чай с барской наложницей – трогательное единение государя со своим народом. В 1806 году граф увековечил любовь к Минкиной, воздвигнув в своем имении своеобразный памятник в виде роскошной чугунной вазы. Металл, из которого льют пушки, показался ему предпочтительней бронзы и мрамора.

Ханжа-сладострастник.
И в том же году Аракчеев… женился. Мать его Елизавета Андреевна давно сокрушалась, что сын до сих пор не женат. Да и неприлично было столь высокому сановнику ходить в холостяках. Ему сосватали восемнадцатилетнюю Наталью Хомутову из небогатой семьи ярославских дворян. Супруги жили в Петербурге, но теперь Аракчеев ещё реже появлялся в свете – не хотел показывать хорошенькую жену столичным вертопрахам. Тем более граф запрещал Наталье выезжать куда-либо одной.
Обедал Аракчеев обычно дома, за столом, кроме жены, всегда было несколько приглашенных офицеров. Граф иногда пребывал в веселом настроении и сыпал в адрес жены армейскими шуточками, от которых молодым адъютантам становилось неловко. А графиня краснела и молчала.
Грубость и ревность Аракчеева довершили разрушение семьи. Однажды граф уехал в войска, вскоре Наталья Федоровна велела заложить карету, чтобы ехать куда-то. Лакей доложил, что хозяин запретил возить её куда-либо, кроме матери и других родственников. Графиня приказала везти её к матери и осталась там. Аракчеев, вернувшись в столицу, тотчас поехал за женой, но она отказывалась вернуться к нему. Граф ездил за ней каждый день и, наконец, уговорил. Сели в карету, поехали. Что происходило в карете, неизвестно, но на полпути Аракчеев вышел и пошёл домой пешком, а жена, теперь уже, можно сказать, бывшая, вернулась к матери навсегда.
Говорили, что с тех пор отношение Аракчеева к браку стало просто нетерпимым. Современник уверял, что он препятствовал даже бракам своих крепостных: «Граф расставлял их попарно – жениха с выбранною им невестою; Иван становился с Матрёною и Сидор с Пелагеею. Когда все таким образом установятся, граф приказывает перейти Пелагее к Ивану, а Матрёну отдает Сидору и так прикажет повенчать их. Отсюда в семействах раздоры, ссоры и разврат».
В действительности дело происходило не совсем так. Аракчеев, в соответствии с составленными им «Правилами о свадьбах», строго экзаменовал новобрачных по закону божьему и, если кто ошибался, откладывал венчание на год. Пересдавали, случалось, по несколько лет.
В Санкт-Петербурге у Аракчеева тоже бывали любовницы – искательницы чинов и должностей для мужей и родственников. Долгая связь была у графа с женой обер-прокурора Синода с забавной фамилией Пукалов. Аракчеев дружил с мужем Иваном Антоновичем и сожительствовал с его молодой супругой Варварой Петровной. Об этой связи многие знали: «…он (Пукалов) ум и совесть считал товаром и продавал их тому, кто больше даёт денег; тело супруги также отпускал напрокат, да граф Алексей Андреевич Аракчеев абонировал тело г-жи Пукаловой на бессрочное время. Иван Антонович, наконец, уклонился от службы по собственному желанию, но как абонемент тела супруги его продолжался, то он был у графа домашним человеком, другом дома и занимался промышленностью – доставлением желающим табуреток (табуретками Пукалов называл орденские звезды) и миндалий (миндалями он называл медали) à pris fixe (по установленной цене). Табуретка стоила 10 000 руб., миндаль – 5000 руб.»

При всех условиях – зарежут!
Но никакие амурные похождения в столице не заслонили в сердце Аракчеева любимую Настасью. Даже когда он в 1819 году каким-то образом проведал, что Михаил не их сын, – простил и никогда не упрекал любовницу за обман. Правда, и она пускала в ход все свои чары, ластилась и заискивала. Она постоянно посылала графу «отчёты о проделанной работе», как то: «У нас в доме, слава Богу, хорошо – люди здоровы, а также скот и птицы благополучны…»
Но главным образом писала о личном:
«О, друг, граф, дай Бог, чтоб вы были здоровы и я могла б вам служить. Одна мысль утешает меня – люби меня, не миняй на времиных обажательниц которые все свои хитрости потребляют для улавления любви, а вы знаете свое здоровье. Сие мучит вернова и преданова друга и слугу. Цалую ручку несколько рас». (Орфография и пунктуация сохранены.)
Здоровье Аракчеева, действительно, было подорвано. Он подчиненных не жалел, но и себя не щадил. Его мучила бессонница, он становился всё более капризным и раздражительным. Бывало, позовет врача, тот пощупает пульс.
– Ну что, я болен? Отчего я болен?
– Не знаю, ваше сиятельство!
– Ну, так я тебе скажу: оттого, что ты дурак!
Обругав доктора, граф иногда успокаивался и засыпал. А наутро опять работал как заведённый. Сбавить обороты человек-машина не может: остановка для него это смерть.
Да ещё постоянно огорчал приёмный сын Михаил. Был он добрым, но безвольным человеком. В Пажеском корпусе учился плохо, ленился. Неизвестно, когда Шумский узнал правду о своем происхождении; говорят, с тех пор и стал он прикладываться к бутылке. А главное, начал сторониться приёмного отца. Однако по протекции графа был зачислен в камер-пажи, а вскоре назначен флигель-адъютантом. Его много раз видели на службе пьяным, пока он не попался в таком виде на глаза государю. Александр I отправил Михаила служить под началом Аракчеева и, дабы утешить графа, присвоил юноше чин поручика.
С тех пор Шумский находился постоянно либо на глазах приёмного отца, либо в Грузино под присмотром Настасьи. Там он без помех предавался пьянству. Говорили, что в отсутствие графа начала попивать и Настасья Минкина – один из гостивших в Грузине описывал её как «пьяную, толстую и злобную женщину».

Общее напряжение и нервозность возрастали в этом странном семействе. Жестокость Минкиной становилась нестерпимой. По пустячным поводам она избила сестер Татьяну и Федосью Ивановых, а Прасковью Антонову приговорила к порке розгами. Минкина теперь всегда сама руководила экзекуциями. На этот раз ей показалось, что Прасковье мало розог и приказала бить её вдобавок батогами. Девушку унесли едва живую. Выхаживали её брат Василий, работавший на барской кухне, и его жена Дарья, которая была старше мужа на десять лет (причуды аракчеевских брачных игрищ). У постели собрались все почти дворовые. Пришел фельдшер Степан Исаков, смазал окровавленную спину девушки мазью, наложил бинты. Всеми овладело отчаяние.
– Надо злодейку извести, мочи нет терпеть, – решили крепостные.
Василий Антонов вызвался «пострадать за обчество».
На рассвете десятого сентября 1825 года Василий взял кухонный нож и вошёл в спальню «барыни». Настасья проснулась, пыталась сопротивляться, заслонялась руками. Василий схватил её за волосы и полоснул ножом по горлу…
В столице в эту самую минуту проснулся граф Аракчеев. С мрачным предчувствием он начал готовить секретные бумаги для государя. Александр I недавно уехал в Таганрог, где его супруга поправляла здоровье. Аракчеев должен был выехать туда следом; императору и временщику предстояло важное государственное дело – пресечь заговор, разгромить тайные общества. Списки дворян-заговорщиков и все секретные нити были уже у них в руках. Император намеревался сделать это, как всегда, укрывшись за спиной Аракчеева. А граф готов был подставить грудь, зная, что ненависть заговорщиков направлена и против него лично.
Он еще не ведал, что заговор – в его собственном доме.
Но вот Аракчееву доложили, что из Грузино прискакал нарочный с известием: Настасья Федоровна опасно больна. Граф тотчас сел в коляску и помчался в Грузино. С ним поехали доктор Даллер и полковник фон Фрикен – оба уже знали от нарочного, что произошло на самом деле, и ломали голову над тем, как подготовить Аракчеева к убийственной правде. Не доезжая нескольких верст, встретился им офицер по фамилии Кафка. Аракчеев велел остановиться и спросил его о состоянии Настасьи Федоровны. Кафка ответил как есть:
– Ничего, ваше сиятельство, голова осталась на одной только кожице.
Аракчеев не сразу уразумел смысл сказанного. А потом завыл, бросился из коляски наземь, катался по траве, выдирал её с корнем, потом начал рвать на себе волосы и кричать:
– Убили, убили её, так убейте же и меня, зарежьте скорее!
Его с трудом усадили в коляску. Но уже в имении, увидев труп Минкиной на столе, граф опять пришёл в неистовство. Он бегал по двору перед собравшимися крестьянами и вопил:
– Злодеи! Режьте и меня! Вы отняли у меня всё!
До похорон Аракчеев пребывал в каком-то оцепенении. Когда же гроб опустили в могилу, он словно очнулся и бросился в яму с криком:
– Без неё мне жизнь не нужна! Зарежьте меня!
В письме к императору мнительный Аракчеев намекал на заговор непосредственно против него: «…дабы сделать меня неспособным служить вам и исполнять свято вашу, батюшка, волю, можно еще, кажется, заключать, что смертоубийца имел помышление и обо мне…»
Следствие арестовало всех дворовых Аракчеева, допросы велись с пристрастием. Скоро были определены и главный виновник, и соучастники. Но следователи, находясь под давлением всесильного Аракчеева, стремились привлечь к ответственности как можно больше крепостных, превышали полномочия и нарушали законы. По словам А.И.Герцена, сам Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа Минкиной, приходил допрашивать несчастных. Нашёлся один порядочный исправник, который отказался сечь беременную крестьянку. «Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту – скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство», – писал Герцен.
Всех, кого следствие посчитало виновными, приговорили к наказанию кнутом и каторжным работам. Секли в Грузине, на площади перед собором, в присутствии всех крепостных, старых и малых. Василия Антонова и его сестру запороли тут же насмерть, еще одна женщина умерла через несколько дней. Остальные вынесли экзекуцию и после заживления ран отправились по этапу в Сибирь.

Покаяние по-аракчеевски.
Аракчеев не сумел насладиться местью, его постиг новый удар – в Таганроге скончался император Александр I. К тому же, погруженный в своё горе, а затем занятый возмездием, граф не исполнил своего долга, попросту говоря, прозевал восстание декабристов. Граф понял, что на благосклонность нового государя Николая I ему рассчитывать не приходится.
Разбирая бумаги покойной Минкиной, граф сделал горькое открытие – Настасья изменяла ему, об этом свидетельствовали любовные записки молодых офицеров. Значит, она не любила его, притворялась много лет!
Кроме того, граф нашёл во флигеле Минкиной множество просительных писем и подарков от столичных сановников, искавших милости у графа. Таких подношений набралось сорок возов! Аракчеев приказал вернуть подарки, но, поскольку дарители не признавались, то граф пригрозил напечатать списки в газетах с приложением прошений вельмож к крепостной девке Настасье. Разобрали моментально!
Аракчеев вышел в отставку. До конца своих дней он не оправился от стольких жестоких ударов судьбы.
Михаил Шумский по-прежнему печалил графа – продолжал пить и повесничать. В 1826 году, то есть вскоре после описанных событий, он появился в театре пьяный с разрезанным арбузом. Он устроился в партере и начал пожирать арбуз, доставая мякоть прямо рукой. Впереди сидел купец с лысой головой. Шумский аплодировал оригинальным способом – хлопая ладонью по лысине старика. А когда тот возмутился, нахлобучил ему арбуз на лысину и громко объявил:
– Старичок, вот тебе и паричок!
Буяна арестовали и вскоре «за неприличные поступки», как было сказано в приказе, перевели на Кавказ. Там он храбро воевал, писал Аракчееву покаянные письма и через год был возвращён с Кавказа. Но снова запил, и, в конце концов, его окончательно уволили из армии якобы «по болезни». Шумский бродяжничал, то возвращался в Грузино, то уходил. Наконец, обосновался в монастыре. Аракчеев положил ему щедрое содержание в сто рублей в месяц, а впоследствии Шумский получал пенсию от императора 1200 рублей в год. Он сменил несколько монастырей и умер в 1851 году.
В последние годы жизни характер Аракчеева смягчился. Перед смертью в 1834 году он завещал значительные суммы на благотворительность. Последние его слова были: «Простите меня, кого я обидел».
А новым поколениям правителей России он оставил в наследство перлы административной мудрости: «Мы всё сделаем: от нас Русских нужно требовать невозможного, чтобы достичь возможного».
«Для того, чтобы заставить русского человека сделать что-нибудь порядочное, надо сперва разбить ему рожу».
«Касательно же толков людских, то на оное смотреть не должно, да они ничего важного не сделают».

Сергей МАКЕЕВ