Георгий Вицин в роли Бальзаминова.

В новом фильме режиссера Ролана Быкова "Автомобиль, скрипка и собака Клякса" рядом с реальными персонажами из плоти и крови, всеми этими мальчиками и девочками, стариками и старухами, обитателями двора в провинциальном городке, появляются по временам какие-то загадочные музыканты. Он и - ниоткуда, то есть - из фильма. Этакий пародийный кинематографический вариант давным-давно известных в театре слуг просцениума, они сопровождают героев из кадра в кадр, а так как события на сегодняшнем экране разворачиваются на редкость стремительно, то им и приходится попыхтеть, то исступленно догоняя героев на допотопных экипажах, запряженных самыми настоящими лошадьми, то заблаговременно подбираясь тайком к развесистому кусту, возле которого через несколько секунд произойдет драматический диалог.

Нет у них другой жизненной задачи, как только помочь сюжету в нужный момент, исполнив подходящую к случаю музыку, там - торжественную и веселую, здесь - протяжную и печальную, но всегда немного ироническую, "понарошную". "Что играем?" - постоянно спрашивает один из них растерянным, усталым и плаксивым голосом. Он давно уже ничего не понимает в разворачивающихся событиях, у него давно уже рябит в глазах от мельтешения дорог и улиц, крутых крыш и скользких валунов на побережье. Ему уже все равно, чем это кончится, только бы кончилось побыстрее. Но плюнуть на все, выйти из игры? Подвести товарищей? Помешать такой замечательной, такой по-детски чистой и благородной затее? Ни за что! В конце концов, кому-то же это все нужно - суета, суматоха сборов, бег по камням, корягям и черепицам, чтобы в должный миг и в должном месте прозвучала она, чарующая музыка. Без нее не получится любовное объяснение, слишком жуткой покажется печаль, радость прозвучит на полтона ниже. Значит, надо бежать, бежать, торопливо расставлять пюпитры и, главное, не путать музыкальные номера... "Что мы играем ?"- истошно молит он, затравленно поглядывая на дирижера. И дирижер, тоже усталый, но все понимающий, покладистый и чуткий, нежным голосом объясняет: "Сцену дуэли... Ноктюрн... Сказку..."

Автомобиль, скрипка и собака Клякса

Роль музыканта с фразой-рефреном исполнил Георгий Вицин. Собственно, это единственная фраза, которую он на разные лады произносит в картине. И единственная роль, которая досталась артисту. Его коллегам по странному этому оркестру повезло куда больше: и Козаков, и Смирнов, и Гердт, и Гринько - какие громкие имена, и какой неожиданный подбор! - получили в "Автомобиле, скрипке и собаке Кляксе" еще минимум по одной роли. Дирижер, он же режиссер фильма, не боясь злоупотреблять служебным положением, появляется в отдаленных закоулках сюжета то разбитным па реньком в тельняшке, то пожилым элегантно одетым джентльменом с донжуанским блеском очей, то, наконец, глухонемой старушкой, которая, впро-чем, тут же разоблачит себя, перепутав парики и разразившись гневными тирадами из другой роли Ролана Быкова...
Коротко говоря, каждой из карнавальных масок довелось по совместительству немножко и "поиграть", один лишь Вицин "присутствовал", представительствовал от круга тех ассоциаций, которые давно и прочно связаны у зрителей с ним самим.
Не знаю, случай или производственные неполадки тому виной, только перед нами зримый символ того, что в последние годы происходит с талантливым актером. Не важно, большие или маленькие достаются ему роли, проходные или центральные, с мизерным или, наоборот, необъятным количеством текста, независимо от всего этого актер сегодня чаще всего представительствует от лица своих прежних накоплений, старательно, но и щедро, броско используя их капитал. По сути дела, он давно уже приносит на экран свою собственную маску - маску актера Вицина, исполняющего такую-то роль.
Словом этим "маска" у нас повелось почему-то браниться. Между тем совершенно очевидно, что эпиграмма - не ода, романс - не роман, что всякому овощу свое время. Как явный недостаток - унылая, тривиальная маска злодея в густо-бытовой, психологической драме, так точно неуместна "тонкость нюансов", "диалектическая глубина характера" в условном поле эксцентрического повествования, в клоунской репризе, пантомиме. Своеобразие Вицина как актера состоит в том, что он неожиданно и изобретательно умеет выкроить это условно- эксцентрическое поле в повествовании любого жанра, пусть с самым легким намеком на комизм - от полу- цирковых карнавальных "действ" Леонида Гайдая до слезливолирических ранних своих работ.
Маски бывают разные. Труфальдино - не инспектор Мегрэ. Бип, пантомимический персонаж Марселя Марсо, ничуть не похож на Неизвестного из романтического лермонтовского "Маскарада". Маска - это вовсе не стиль игры, это способ внутреннего актерского самочувствия. Противоположная крайность к "стопроцентному перевоплощению". Тот случай, когда исполнитель не боится, что зритель узнает в новом его персонаже... нет, не только самого актера, а того, что уже знакомо по его ли творчеству, по творчеству других, по культурной традиции, наконец.
Персонаж-маска всегда несет набор устойчивых элементов, от повторяющихся сюжетных ситуаций до внешних примет обличья и одежды. Вицинский излюбленный персонаж - не настолько открыто условен, как, например, чаплинский Чарли (с его всегдашней тросточкой и котелком, штанами на номер больше, манишкой на номер меньше и непременными манжетами). Но некий дежурный набор привычных аксессуаров мы можем без большого труда проследить и здесь. Это, во- первых, тот же котелок, иногда заменяемый на цилиндр, шапокляк, соломенную шляпу канотье, редко-редко - на скромную интеллигентскую кепочку. Это, во-вторых, очки - герои Вицина, даже если они, паче чаяния, появляются на экране без очков, неизменно выглядят беззащитно-близорукими, с растерянно мигающими глазками, что твердо привыкли к заслону во много диоптрий между собой и страшным, путаным, противоречивым миром. Это, в-третьих, галстук, прицепляемый к месту и не к месту, то широкий, то узкий, чаще всего не в ладах с модой, галстук как знак, символ определенной социальной принадлежности, как воплощение высоких мыслей о своей персоне. И, наконец, портфель. Пухлый или тонюсенький, необъятный или плоский, на манер папки-скоросшивателя. Он смотрится как неотчленяемая часть организма, особая принадлежность героя (на манер клистирной трубки у врача в комедии дель а рте).
Портфели фигурируют в картинах "Она вас любит" и в "Неисправимом лгуне", в кинофеерии "А вы любили когда-нибудь?" и в мультфильме "Паровозик из Осташкова" (где рисованный персонаж, говорящий голосом Вицина, и лицом тоже напоминает актера). С неизменным портфелем входит в телевизионный кабачок "Тринадцать стульев" критик Савелий Цыпа. И вот что характерно - нам не приходится делать над собой значительного усилия, чтобы представить с портфелем в руке, допустим, сельского философа деда Мусия из "Максима Перепелицы" или даже героя О'Генри Сэма из "Деловых людей", этого ширпотребного вора-джентльмена в котелке, с фальшивым брильянтом, в манишке поверх полосатого свитера, подозрительно похожего на тюремную "пижаму". Вразрез с сюжетом и временем действия невольно хочется даже субтильного сэра Эндрью из "Двенадцатой ночи" или томного Короля из "Царевича Проши" наградить все тем же атрибутом сегодняшнего делового человека, полуканцеляриста-полугуманитария.

Георгий Вицин в роли Михайло Бальзаминова.

Савелий Цыпа, безусловно, самый законченный из персонажей Вицина в функции маски-знака. Сонный носик клювиком. Склеротичный взгляд старой птицы. Отвисающая, непослушная челюсть. Череда бесконечных "мэ-э..."и "бэ-э...", пленительных своей идиотской постоянностью. Извечная неготовность его к ответу... И венец усилий - банальная пропись, изрекаемая с гордым видом, как универсальный рецепт от любых жизненных сложностей.
Дуэт пана Цыпы с паном Поэтом (в этом облике предстает перед нами В. Шалевич) становится праздником обыденной пошлости,талантливым пародированием дешевых придумок о людях около искусства, ироническим, от широты души потаканием этим трюизмам, доведением их до полного логического абсурда. Может быть, нигде никогда не открывались с такой очевидностью главные качества дарования Вицина - способность эксцентрически переиначить стандарт, перелицевать тривиальность, изобрести сто первый вариант того, что кажется давным-давно и безнадежно приевшимся.
Когда-то, на самой заре своей кинематографической карьеры, Вицин сыграл Гоголя, эпизодическую роль в фильме "Белинский". Это было первоклассное актерское достижение и, как ни странно, в области перевоплощения. Помимо редкого портретного сходства завораживала, брала в плен поразительная соотнесенность каждого экранного мгновения с тем, что мы знали о Гоголе, читали, видели, слышали, предполагали, и в то же самое время не знали именно т а к. В известном смысле Вицин был на экране больше Гоголем, чем сам Гоголь. Все мелкое, поверхностное, что в реальных обстоятельствах неминуемо отделяет видимое от сущности, здесь было отметено за кромку кадра. "Играя злого, ищи, где он добрый...". Вицин это и делал. Тема больного сознания, истончившегося до того, что легко порождает призраков, тема всесилия исступленной мысли и ее горькой бесплодности, рефлективной замкнутости на себе самой, безнадежного отпадения дум от поступков - эта тема звучала здесь в трагическом повороте, в пересчете на исторические, все национальные обстоятельства, в ощущении титана духа, бьющегося в колодном плену николаевской России.
Нет, это была не маска.

Георгий Вицин в фильме "Композитор Глинка"

Тем разительнее сегодня, двадцать с лишним лет спустя, вышеназванный пан Савелий Цыпа. Потому что, как ни крути, он карикатура, злейший сатирический этюд, в котором ожили те же самые мотивы. Только на место защитника теперь встал обвинитель, всякие оправдания и смягчающие обстоятельства не принимаются в расчет, духовное горение истинного интеллигента обернулось "интеллигентщиной" заемной мнимостью многозначительных ужимок. Поскольку проблемы, над которыми ломает голову пан Цыпа, не стоят выеденного яйца, сущность того, что толкает к рефлексии, сводится к нулю. Остается внешняя форма, личина.
Личина - это и есть маска в старом русском толковании.
Дистанция от личности до личины - вот диапазон, в котором работает Вицин. На одном полюсе идет накопление внешней правдоподобности черт, натуральности психологических мотивировок. Другой полюс толкает актера к дерзкой, эксцентрической трактовке статичного, замершего, всегда равного самому себе типа. В Веснушкине из "Запасного игрока" есть своя акварельная тонкость, мягкость, психологическая неоднозначность "чеховского" интеллигента, как есть отголоски этих красок в Тютюрине из "Неисправимого лгуна", в персонаже из "А вы любили когда-нибудь?" и даже в персонаже из "Большого аттракциона".

«Кавказская пленница»

Но вот Трус, герой целой серии фильмов Леонида Гайдая, в очень малой степени может быть назван характером, индивидуальностью. Он - обобщение и сверхобобщение. Не столько субъект, сколько тип.
Лаборатория вицинекого творчества как бы сама собой раскрылась перед зрителем в недавнем, не очень удачном фильме "А вы любили когда-нибудь?". В прологе мы увидели его самого, актера Георгия Михайловича Вицина. Он наслаждался тихим вечерним пейзажем в доме отдыха с коллегами-актерами. Актеру Вицину доставляли телеграмму, и он восторженно кричал окружающим: "Мой сын женится!" История женитьбы, как он тут же объяснял, была не совсем обычной. "А что, если мы все это разыграем в лицах?" - предлагал кто-то, не то Сергей Филиппов, не то Людмила Шагалова.
Дальше начинался сам фильм. Теперь уже Вицин представал в облике персонажа - Олтиного папы. Его, тихого, интеллигентного человека, заморочили и ввели в заблуждение, и вот он, на протяжении всего сюжета, не ведая того, мешает счастью хороших, славных людей, любящих друг друга чистой любовью. В парадоксальных, нелепых обстоятельствах Вицин пытается вылепить вполне реалистический, плотный, пусть не очень новый, но всегда милый и привлекательный характер.
А на дальнем плане фильма он же, Вицин, появляется в третьей роли - под старушечьим платочком и в фартучке. И это уже никакой не характер, а чистая маска, на манер карнавального ряженья. Рядом с другой старушкой, в которой наметанный зрительский глаз тут же опознает Сергея Филиппова, героиня Вицина кажется рафинированной интеллигенткой. Жеманно и опасливо она осведомляется на кухне: "Как ты думаешь, милочка... эта рыба... э-э... не подает признаков жизни?.." И очень обескуражена ответом: "Нет. Ведь она без головы". Невольно кажется, что перед нами один из предварительных набросков другого прославленного дуэта масок - двух телевизионных старух, тоже изображаемых мужчинами,- Авдотьи Тихоновны и Вероники Маврикиевны, невежественной разумницы и интеллигентной дурехи. Вицин вовсе не в каждой своей роли ставит задачу сатирического обличения. Но черты душевной мягкости (или мягкотелости), благородства (или краснобайства), самоотверженности (или неумения постоять за себя), накопившись сверх положенной критической массы, взрывают жизнеподобность персонажа. Тогда из характера он становится формулой, из просвещенного человека сегодняшнего дня - извечным "гнилым интеллигентом", тем самым, из коммунальной ссоры, из склоки в троллейбусе, что "шляпу надел", "очками разжился", "лысину заимел", "а еще галстук носит", но при этом абсолютно ничего не понимает про нормальную живую жизнь.

“Балбес, Бывалый и Трус - Никулин, Моргунов и Вицин. На съёмках комедии «Кавказская пленница». СССР. 1966 г.”

Лучше и талантливее всего, а может быть, наиболее свободно и естественно это воплотилось в образе Труса. Хрупкая и субтильная его фигура возникла рядом с Бывалым (Е. Моргунов) и Балбесом (Ю. Никулин). Все вместе они были нелепой, пародийной травестией трех былинных богатырей. Сначала, в облике браконьеров, они всего только удирали от услужливого пса Барбоса с динамитной шашкой в зубах. Затем, в одночастевых "Самогонщиках", согласно сатирическим веяниям далекого года, занимались градусной химией, тоже, впрочем, себе на голову. В "Операции Ы", первой полнометражной работе Л. Гайдая, еще состоящей из новелл, они замахнулись на более серьезную статью уголовного кодекса - отправились грабить магазин, чтобы снова, конечно, потерпеть неудачу. В "Кавказской пленнице" им выпала эпизодическая, но достаточно важная роль - воровать невесту по чужой, математически выверенной шпаргалке. Надо ли говорить, каких страхов и мытарств они натерпелись в результате своего изначально безнадежного предприятия.

Собственно, их незадачливость и породила такую популярность у зрителя. Зритель, как ни был он прост, не мог без улыбки наблюдать за мытарствами трех бедолаг, решившихся - надо же такое придумать! - пересмотреть элементарные правила поведения человека в обществе. Иван Иванович, тот самый, что не варит самогон, не ворует невест и не идет с отмычкой на магазины,- разве он мог без веселья наблюдать приключения этих больших детей, возмечтавших в простоте душевной, что такое поведение может сойти им с рук? Именно в простоте! Они были большие дети, эти якобы отпетые головорезы, лихо, но безуспешно притворяющиеся асами гангстерской профессии...

И случилось чудо - творение убежало от творца. Сначала - неподалеку, на соседнюю улицу, к режиссеру Эльдару Рязанову, тоже комедиографу. В фильме "Дайте жалобную книгу", где рассказывалось, как молодая директриса навела порядок в запущенном ресторане, в сценах низкопробного разгула мы, без большого удивления, увидели нашу привычную троицу, исподтишка "соображающую на троих". Дальше - больше. Поглядите, маска защеголяла сама по себе, уже не нуждаясь в услугах актера. Ею командует теперь карандаш мультипликатора: в "Бременских музыкантах" и в их продолжении - "По следам бременских музыкантов". Бывалого, Труса и Балбеса гостеприимно, как своих, принял причудливый мир полупародии-полусказки. Облачившись в средневековые одеяния, картежники, бродяги, головорезы, такие отчаянные на вид и такие трусы-недотепы на самом деле, они уселись за один стол с ведьмой-чародейкой и дружно затянули свирепыми голосами: "Говорят, мы бяки-буки - как выносит нас земля!.." Позже, чтобы была ясна ситуация двойного переодевания, они гордо объявят себя - на современном газетном наречии - "работниками ножа и топора, романтиками с большой дороги...".
Это был почетный возврат к фольклорной первостихии, на общую родину притч и анекдотов, частушек - нескладушек и озорных небылиц.
Надо думать, и это не конец. Это не конец хотя бы потому, что эхо отозвалось совсем в иной стороне - в игрушечном деле. Причем обратите внимание что, выбирая игрушку с этикеткой "Трус", или "Балбес", или "Бывалый", сами покупатели называют их совсем иначе - по фамилиям актеров.
Названия, закрепленные за ними создателями, были рабочими, выбранными тогда, когда сущность созданного еще не открылась во всей перспективе. Ну ладно, "Бывалый"... Но Никулин играет совсем не дурака - его "Балбес" крепко себе на уме, с хитрецой и жутковатой изобретательностью, вот только туповато нерасторопен там, где нужен живейший, мгновенный отклик. Он, скорее, "Лопух", "Пустозвон", "Фефела".
Точно так же и вицинский "Трус" вовсе не так уж боязлив. Он часто бывает и наглым, и презрительным, и не в меру ретивым, за что неоднократно получает тычка от товарищей по воровскому делу. Сцены испуга, которые ему выпадают, всегда следствие интеллигентской рефлексии. Главное в нем - он постоянно витает в облаках, то просматривая очевидную опасность под самым носом, то срываясь в обморок от ничтожного пустяка. Стоя на воровском карауле, он нюхает душистый полевой цветок и в восторге возводит очи к небу. На руке у него пусть драная, но все же перчаточка. Притворное дружелюбие, даже самое грубое, он легко принимает за истину и тут же наполняется лирическими думами. Он влюбчив, он поэтичен, он мнителен - все очень кстати при избранном им ремесле, не так ли? Он мог бы называться "Занудой", "Недотепой". Или, лучше всего,- "Интеллигентом". Тем самым, из автобуса.

Вождь краснокожих.

"Эпоха Труса" - как бы средний из трех периодов, которые можно выделить в творчестве Вицина на сегодняшний день. Актера сразу же полюбили после "Запасного игрока" (1954). Фильм "Она вас любит", поставленный по горячим следам, по тому же удачному эталону, упрочил его славу.
Сегодня, два десятилетия спустя, нельзя без улыбки смотреть эти наивные ленты нашей юности. Застенчивый, но болеющий за дело Вася Веснушкин, оказывается,- вот поди ж ты! - нужнее для команды, чем одаренный, но зазнавшийся центрфорвард, его брат. Невзрачный, но отзывчивый Костя Канарейкин в глазах любимой девушки рано или поздно сможет выказать себя настоящим героем, в отличие от актера Ухова, красивого на первый взгляд, а копнешь поглубже - мелочного и ничтожного. Вот уж подлинно - простодушие притчи!
Но было в них, в этих фильмах, замеченных среди прочего репертуара тех лет, еще кое-что. В них методом проб и ошибок прокладывало себе дорогу общее наше новое понимание героя. Он сходил с высокой трибуны, он кончал ораторствовать, он выказывал мужество - не на митинге, а у себя дома, наедине с самим собой. Тема истинного, а не показного героизма, душевной взыскательности, способной выстоять перед лицом нахрапистой оголтелости стояла на повестке дня. Писались сценарии, строились декорации к фильмам, где эта тема прозвучит всерьез. Уже репетировали Леонид Харитонов и Леонид Быков, быстрые "звезды" тех переходных лет. Уже ходили толки о молодом Смоктуновском, начинающем Баталове.
Электричество темы было разлито в воздухе. Вицин интуицией настоящего художника уловил и аккумулировал ее в своих персонажах, куда отчетливее и вдохновеннее, чем это можно было ожидать от математической логики назидательных сюжетов.
Но всего год спустя тот же Вицин сыграл в "Дон Кихоте" Карраско с явными пародийными интонациями. Школяр-недоучка, незлой человек, Карраско, кажется, единственный из окружающих понимает рыцаря Печального Образа, по-своему сочувствует ему и даже пытается подыграть его нелепым бредням, выйти с ним на поединок, чтобы только успокоить этого помешанного, вернуть его домой, к спокойному, налаженному быту. И не замечает наш старательный Карраско, какой карикатурой смотрятся его ужимки и прыжки в соседстве с истинной трагедией Великого безумца, никогда не выходящего из плена своих химер.
В последующих ролях Вицина идет как бы нарастание эксцентрических красок и вместе с тем - все большее пристрастие к ваянию личин, масок и полумасок, типов и типажей. Отдав в другие руки мотив подлинной, неподдельной интеллигентности, с тем большей яростью Вицин разоблачает интеллигентность мнимую, амбициозную, не только смешную, но и опасную.
Фантастическая подробность - как Паганини достаточно было для своих сложнейших пассажей всего одной струны, так Вицин умудряется вылепить свою обычную маску, имея в распоряжении... только голос. Он щедро отдает его мультипликационным уточкам, щенкам, цыплятам. И всегда за ними - твердо очерченный круг ассоциаций: слабость или занудливость, плаксивость, инфантильность, однобокость развития вундеркинда.

В "Джентльменах удачи", в очень интересной, недостаточно оцененной критикой работе последних лет, Вицин неожиданно заговорил чужим голосом, сиплым, грубым, не предвещающим ничего хорошего. Поскольку облик его был достаточно узнаваем, это отдавало чревовещанием и было вдвойне жутковато. Герой Вицина, отпетый уголовник, то и дело с сентиментальной нежностью вспоминал о прежней чистой жизни, о замечательной жене, от которой он постоянно ждет прощающего, ласкового письма... Но произносилось все это нечеловеческим, лающим голосом, неспособным выражать сложности душевной материи. Полно, уж не дьявол ли вселился в некогда мирного счетовода? Мороз подирал по коже от ощущения посторонней силы, навязывающей свои поступки хрупкому, неспособному сопротивляться телу. Смертельный исход был неминуем: в минуту просветления герой осуждал себя безжалостным судом и совал голову в петлю.
Тут был современный нерв. Здесь лежали мотивы, неожиданные на первый взгляд, но удивительно естественные для продолжения "масочной" линии.
Актер в кино меньше всего способен прогнозировать завтрашнюю работу, и, конечно, не вина Вицина, а исключительно его несчастье, что последующие его творения заряжаются от совсем иного духовного источника.

Он сыграл Бальзаминова, нескладного и мечтательного недотепу, а в общем милого, хоть и жалкого человечка. С этого началось. Теперь все чаще и чаще Вицину выпадало изображать мягкость и тонкость, подкупающее простодущие, мудрость скромной, безответной простоты, что было обидным возвращением к исхоженным тропинкам, к затертым общим местам нашего вчерашнего психологического самочувствия.

Георгий Вицин и Людмила Шагалова в роли матушки Бальзаминова

Особенно показателен "Неисправимый лгун". Есть в этом фильме новелла про заморского принца Бурухана второго-второго (в отличие от его дяди, Бурухана второго-первого). Принц (В. Этуш) потерял табакерку, парикмахер Тютюрин (Г. Вицин) нашел ее и доставил хозяину. С удивлением и симпатией два немолодых человека разных стран, социальных слоев, разного воспитания вглядываются друг в друга. Какой дуэт! А тут еще сценаристы С. Червинский и М. Слободской подбросили им безумную, почти цирковую ситуацию. Ты окружен советниками и переводчиками, адъютантами и конвоирами в декоративных высоких чалмах. Ты посланец большого мира, тех глобальных стихий, что влияют на самую историю. А я всего только незадачливый "маленький человек", главное для меня - перестать бы злить жену и начальство. Ехидство сюжета в том, что за мундирами, лентами и орденами, за конвоирами, слугами и изумрудными табакерками, за роскошным столом всего на две персоны - за всем этим в наследном принце несуществующей Бурухании сидит такой же милый, наивный и простодушный "маленький человек", говорящий, в довершение всего, чистым московским говорком, поскольку одна из жен его гарема - "из Мытищ". Трюки и каламбуры сыплются сами собой. Тютюрин, во всеоружии прописей, усвоенных с раннего детства, требует тут же, не сходя с места, отпустить весь гарем на свободу, и подвыпивший Бурухан, вполне "наш человек", утерев слезу позднего раскаяния, клянется не медлить с этим ни одной минуты...
Маскарад, карнавальная клоунада - праздник преображения мира, отказ от прежней, приевшейся иерархии. На место условных чинов и ритуалов ставятся настоящие, большие ценности жизни. Карнавал поэтому взрывчат - одно он развенчивает, другое утверждает.

Но в том-то и штука, что в целом "Неисправимый лгун", если выбросить из него новеллу о Бурухане, выглядит нескладным, затянувшимся анекдотом, водевилем, рассказанным с крайним глубокомыслием, но не превращающимся от этого в драму. Пропеть все куплеты, исполнены все антраша, сняты маски - и ты видишь в крайнем огорчении, что за ними - пустота, беспримесная тривиальность. Ибо клоуна и простофилю Тютюрина постановщик подает в ореоле праведника, пророка, учителя жизни. Подумать только, человек опаздывает на работу, потому что каждый раз кто-то, как на грех, нуждается в его помощи, а начальство и коллеги не верят, клеймят за нарушения дисциплины, а заодно и за россказни его. Вот и остается праведнику-парикмахеру слезливо петь, обращаясь со своего рабочего места в зрительный зал:
 "Ты меня вряд ли, приятель, поймешь,
 Но отчего же, скажи, отчего же
 Вымысел часто на правду похож,
 Правдана вымысел часто похожа?.."

Маловато соли, даже для водевиля. В послужном списке Георгия Михайловича Вицина добрых три десятка ролей. Ему подвластно многое. Но ни один, самый талантливый актер не в силах раз за разом играть безнадежную роль - роль спасательного круга в серых, мнимо-глубокомысленных комедийных пустячках.
Зато каким драматизмом, какой неожиданной силой наливаются самые, казалось бы, проходные мгновения, когда образ приобретает новый, взрывчатый подтекст! В фильме "Не может быть!" (по рассказам М. Зощенко), Вицин снова изображает хлюпика в подтяжках, интеллигентный вариант мещанина. Не в чести у домашних, балаболка и простачок, он все вздыхает о прошлых временах: "Разве тогда так любили? Разве так женились?.. Романтизма не осталось!" Но вдруг после какой-то рюмочки щелкает механизм внутри, и добряк начинает рычать, цедить сквозь зубы презрительно: "Э, милок, да ведь ты при случае и кровушку чужую пустишь, не задумаешься..."
Жаль, что в череде гладкописных, однотонных ролей нынешнему Вицину так редко достаются образы с подобным взрывчатым "вторым планом". Именно здесь, мне кажется, и лежит нерв его будущих свершений.

В. Демин
Актеры советского кино. Выпуск 12.1976 г.