Андрей Карамзин. Достойно, грустно, нелепо...
(Продолжение)
Очерк о судьбе Андрея Карамзина. Его автор Борис Телков, член Союза писателей России, лауреат Всероссийской литературной премии имени П.П. Бажова.
VI. Доброта в разумных пределах
К заводским людям Андрей Николаевич был добр, но в меру. Не стоит забывать, что он носил жандармские погоны, а это, как минимум, свидетельство того, что их владелец чтит закон. Кроме этого, отец воспитал сына в духе уважения к монархии. Когда его матушка пожаловалась сыну на взбунтовавшихся в имении крестьян, Андрей Николаевич посоветовал ей принять самые жесткие меры против бунтовщиков и вообще подыскать такого управляющего, «который внушил бы страх крестьянам и истребил в них революционный дух...»
Засев за заводскую документацию, Андрей Николаевич сразу же почуял непорядок. То ли местные чиновники не успели скрыть следы своих преступлений, то ли надеялись, что светскому франту будет недосуг заниматься скучными отчетами. Ведь для гостей они приготовили столько развлечений!
Карамзин лично провел следствие по делу, связанному с воровством, приписками и фальсификациями денежных документов при ремонте дорог и мостов. Наказаны были все, от смотрителя заводоуправления до бухгалтера. С воришек взыскали незаконно присвоенные господские денежки и каждому определили наказание: одни получили просто выговор, другие пострадали всерьез - из служащих, из заводской элиты их перевели в рабочие.
Андрей Николаевич также заинтересовался тем, что некоторые служащие заняты решением вовсе не производственных задач - их используют в личных интересах заводские приказчики. Карамзин уволил служащих «для разных поручений», которые, как выяснилось, получали очень даже приличное годовое жалование - до 12 тысяч рублей ассигнациями.
Для устранения недостатков в управлении производством Андрей Николаевич разработал «Особое положение». Ввел новые правила для составления ежемесячных производственных отчетов: он пожелал, чтобы туда, кроме основных данных, входили сведения о разных происшествиях на заводах, числе посетителей библиотеки, количестве прочитанных книг и тому подобное.
Чтобы сократить неумеренно раздутые штаты служащих, Андрей Николаевич по-своему расставил заводские кадры, объединил несколько отделений в одно «распорядительное». Карамзин также нанес удар по частным лабораториям, создав центральную, заводскую, где отныне производились все химические анализы. Более того, теперь в обязанности заведующего лабораторией И. Белова входило чтение лекций по химии своим сотрудникам.
Конечно же, Андрей Николаевич чинил не только суд праведный и перестановки в штатах, «раздавал он и пряники». Кого-то освободил от наказания, от работы на рудниках, наградил деньгами смотрителя лесов и крестьян за поимку беглого и дезертира. Повысил оклады высшим служащим, тем, кто не запятнал себя в воровстве, а проявлял усердие. Увеличил также жалование местному протоиерею.
Карамзин не забыл и про рабочих: он распорядился выдавать рабочим заработную плату «поседмично» и без задержек, назначил пенсии вдовам служащих.
* * *
Карамзин вникает во все, что происходит на далеких уральских заводах. Из его переписки с управляющим заводами становится ясно, что Андрей Николаевич, что называется, «в теме». Они говорят о производстве, понимая друг друга, и тон писем Карамзина требователен, но уважителен. Вот некоторые отрывки из письменных распоряжений нового главноуполномоченного. Все они начинаются с неизменного «Милостливый государь»...
«Что касается затруднения Вашего по причине недостатка горных работников, то я вполне понимаю оные. Зная вашу деятельность и расторопность, я уверен, что вы найдете средство выйти из столь затруднительного положения... Я, со своей стороны, советую Вам увеличить число вольнонаемных рабочих. Если они не пожелают работать в горе, то могут, по крайней мере, заменить некоторых из заводских людей, работающих на поверхности.
...Верхотурцев удерживать насильно не следует, а можно предложить им еще остаться на известное время для работы в горе, или на поверхности, по их желанию; если же они не согласятся на это, то нужно будет дозволить им отправиться, как вы говорите, с весенним караваном...
...В тексте отчета по золотой промышленности говорится только о разведочных работах, а о приисках, находящихся в разработке, равно, как и о добыче платины, не упоминается ни слова. На будущее время сведения эти должны быть непременно помещены в отчет...
...Говоря о механических работах по Выйскому заводу, сказано, что паровая машина для резки дров пущена в действие и что она распиливает в 8 часов 8 сажень. Донесите мне, какая именно здесь различается сажень-кубическая или квартирная?... Донесите мне, что сделано с котлами, заказанными в Екатеринбурге?
Заканчиваются письма из Петербурга тоже неизменным: «Примите, любезный Павел Николаевич, уверение в моем к вам уважении. А Карамзин».
* * *
Аврора Карловна не отставала от мужа в благодеяниях.
31 июля 1849 года она с супругом присутствовала при торжественном открытии приюта на Выйском заводе. В честь владелицы его назвали Авроринским. Хозяйка дала указание принимать туда детей рабочих Нижнетагильского горного округа в возрасте от 1 года до 8 лет.
По большому счету, этот детский приют совмещал в себе черты нынешних детского сада, интерната и начальной школы. Дети находились там только в дневное время, пока их родители заняты работой. За счет заводовладельцев детей одевали в особое платье, несколько раз в день кормили, давали начальное образование.
«Родители отдают детей в приюты с охотою, - писал управляющий нижнетагильскими заводами в 1850 году, - число их изменяется ежедневно, смотря по времени года, иногда бывает в одном приюте детей до 150 человек в день...»
Но это еще не все добрые дела, которые супруги успели совершить за несколько месяцев пребывания в Нижнем Тагиле в 1849 году. В заводских документах осталась запись: «Карамзины обозрели все заводы, особое внимание обратили на воспитание детей в духе христианского благочестия. Открыли училища при Свято-Троицкой единоверческой церкви, единоверческое училище для девочек, называвшееся Авроринским. В Нижней Салде - единоверческое училище, Павловское училище для мальчиков на 24 человека, в Верхней Салде - единоверческое училище на 15 мальчиков. В Висимо-Шайтанском заводе православное училище для мальчиков - Анатольское на 46 человек. Открыты детские приюты в селе Воскресенском, деревне Никольской, учредили богадельню для престарелых на 24 человека».
8 октября 1853 года начал работу Павловский приют, названный в честь владельца заводов Павла Павловича Демидова. В этом же году в Нижнетагильском округе Аврора Павловна основала дом призрения осиротевших и незаконнорожденных детей.
VII. Два неудачных похода на войну.
Бывает так, не везет человеку на какую-либо профессию. Столяр возьмет да отрежет себе палец, рыбак потопит лодку и сам едва выплывет, горе-купец приедет с ярмарки с убытком.
Андрей Николаевич был кадровым военным не потому, что с детства размахивал сабелькой и грезил о поле брани. Как вспоминает один из воспитанников кадетского корпуса, «тогда вся молодежь лучших фамилий служила в гвардии».
Карамзину - младшему не везло с войной. Нет, войны в то время случались и с удручающим постоянством, вот только прославить в схватках фамилию ему так и не удалось, хотя очень хотелось.
Он дважды и оба раза добровольно отправлялся на войну и всякий раз неудачно. Андрей Николаевич словно притягивал к себе неприятности. Даже в Париже, где Карамзина застала революция, он умудрился едва не погибнуть - «его сбила с ног бегущая толпа, доведенная стрельбой до паники». Очевидно, чины, карьера, выправка - это одно, а воинская удача - это другое. И, тем не менее, не воевать Андрей Николаевич не мог, иначе он не был бы сыном своего отца, патриота и монархиста.
12 апреля 1841 года в доме Карамзиных устраивали прощальный вечер - Лермонтова провожали на Кавказ. Собралось общество - поэты, модные писатели и их музы. Михаил Юрьевич был мрачен, «во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти». У него было дурное предчувствие...
Неизвестно, с каким предчувствием в 1844 году Карамзин прибыл на Кавказ, но в ближайшее время он получил от горцев пулю в горячую голову. Возвращение к жизни было долгим, как плавание против течения реки: сначала он валялся в бреду в чеченской сакле, потом лечился в госпитале во Владикавказе.
Ни тяжелое ранение, ни женитьба на любимой женщине, ни нечаянное богатство, ни мысли о литературной стезе никак не повлияли на его взгляды на войну. Андрей Николаевич был убежден: в этом случае его место на передовой.
Аврора Карловна писала своей сестре Алине о дурных предчувствиях по поводу воинственного настроя своего мужа: «В Андрее снова проснулся военный с патриотическим пылом, что омрачает мои мысли о будущем. Если начнется настоящая война, он покинет свою службу в качестве адъютанта, чтобы снова поступить в конную артиллерию и не оставаться в гвардии, а командовать батареей. Ты поймешь, как путают меня эти планы...»
Так оно и случилось.
Летом 1853 года началась русско - турецкая война. В марте следующего года Андрей Николаевич получил назначение в Александрийский гусарский полк, дислоцировавшийся в Малой Валахии.
Карамзин вновь оказался на недружелюбном Кавказе.
Еще неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Андрея Николаевича, если б в полку его встретили радушно, а не насмешками, дескать, понаехали тут петербургские франты, а кто воевать - то будет? Многих офицеров раздражало еще и его быстрое продвижение по службе.
Это был известный по литературе того времени конфликт между армейскими офицерами и гвардейцами. Яков Костенецкий, за вольнодумство сосланный на Кавказ, писал об отношениях в офицерской среде: «В то время, даже и на Кавказе, был особенный, известный род изящных людей, людей светских, считавших себя выше других по своим аристократическим манерам и светскому образованию, постоянно говорящих по-французски, развязных в обществе, ловких и смелых с женщинами и высокомерно презирающих весь остальной люд, которые с высоты своего величия гордо смотрели на нашего брата армейского офицера и сходились с нами разве только в экспедициях, где мы, в свою очередь с презрением на них смотрели и издевались над их аристократизмом».
Карамзин, будучи человеком чести, сразу понял, что уважение придется добывать кровью, и рвался в бой. Он жаждал схватки с противником. Он сошелся лишь с поручиком Павлом Вистенгофом, которому в палатке однажды сознался, что очень сожалеет, «почему его нет там, где более опасности, но зато более и жизни!» Андрей Николаевич показал приятелю золотой медальон с портретом жены и сказал, что «эту вещицу у него могут отобрать лишь с жизнью».
Ах, как много печальных предчувствий и предсказаний, которые сбылись!..
Время шло, а дислокация полка в горах напоминала скорее загородный отдых, выезд на пикник, правда, без дам, нежели военные действия. Но вот турки проявили активность, и русское командование дало задание провести разведку в районе города Каракала, в ту пору занятого противником.
Это была всего лишь разведка, но она не исключала прямой схватки с противником, поэтому Андрей Николаевич пришел в восторг, когда ему поручили это задание. Он надеялся, что сослуживцы, увидев его в деле, переменят к нему отношение. Ночью, во сне ему привиделся отец, и Андрей Николаевич счел это добрым знаком.
Майским утром небольшой отряд поскакал по намеченному маршруту. Карамзин был так одержим желанием проявить геройство, что начисто пренебрег мерами предосторожности. А на пути у отряда встречалось немало мест, где они легко могли попасть в засаду - болотистая низина, узкие мосты через горные реки...
Когда отряд остановился у последнего моста перед Каракалом, между офицерами возник небольшой спор, стоит ли переходить его, оправдан ли этот риск. Карамзин счел опасения своих товарищей вздором: «Чтобы с таким известным своей храбростью полком нам пришлось отступать, не допускаю этой мысли - с этими молодцами надобно идти всегда вперед!»
Едва гусары прошли мост, как на них напала турецкая конница. Гики, свист, крики людей, храпы коней, окровавленные сабли. Турков было значительно больше, кроме того, они захватили мост, тем самым лишили противника возможности отступить. Можно было еще погибнуть, проявив чудеса геройства, но и тут Карамзину не повезло. Именно не повезло, потому как в его мужестве и умении биться сомневаться не приходится. У него, прекрасного наездника, в самый разгар боя опрокинулась лошадь, сбросила Андрея Николаевича и ускакала прочь. На другую лошадь он заскочить не успел - со всех сторон на Карамзина накинулись турки и окружили его плотным кольцом. Неужели позорный плен?! Карамзин был в отчаянии. Вот грязные жадные руки сдергивают с него саблю, пистолет, кивер, кушак... Исчезли за пазухами золотые часы и деньги... Внимание мародеров привлекла золотая цепочка с заветным медальоном. Волосатая рука царапнула шею грязными ногтями. Карамзин, до этого стоящий в оцепенении с опущенной головой, вдруг выхватил у стоящего рядом турка саблю и рубанул ею по вражьей голове...
Тело полковника Карамзина, изувеченное восемнадцатью колотыми и резаными ранами, было похоронено в Малой Валахии.
На далеких, стоящих как бы в стороне от этих событий тагильских заводах, на сороковой день гибели благодетеля состоялась панихида.
VII. Встревоженные гриффоны.
О гибели Андрея Николаевича говорил весь светский Петербург.
Федор Тютчев писал своей дочери: «Это одно из таких подавляющих несчастий, что по отношению к тем, на кого они обрушиваются, испытываешь, кроме душераздирающей жалости, еще какую-то неловкость и смущение, словно сам чем-то виноват в случившейся катастрофе... Был понедельник, когда несчастная женщина узнала о смерти своего мужа, а на другой день, во вторник, она получает от него письмо - письмо на нескольких страницах, полное жизни одушевления, веселости. Это письмо помечено 15 мая, а 16-го он был убит... Последней тенью на этом горестном фоне послужило то обстоятельство, что во всеобщем сожалении, вызванном печальным концом Андрея Николаевича, не все было одним сочувствием и состраданием, но примешивалась также и значительная доля осуждения. И, к несчастью, осуждение было обоснованным. Рассказывают, будто Государь (говоря о покойном) прямо сказал, что поторопился произвести его в полковники, а затем стало известно, что командир корпуса генерал Липранди получил официальный выговор за то, что доверил столь значительную воинскую часть офицеру, которому еще не доставало значительного опыта. Представить себе только, что испытал этот несчастный А. Карамзин, когда увидел свой отряд погубленным по собственной вине... и как в эту последнюю минуту, на клочке незнакомой земли, посреди отвратительной толпы, готовой его изрубить, в его памяти пронеслась, как молния, мысль о том существовании, которое от него ускользало: жена, сестры, вся эта жизнь, столь сладкая, столь обильная привязанностями и благоденствием».
Аврора Карловна не смирилась с тем, что ее любимый похоронен на ненавистном ей Кавказе. Она подключила все свои связи, подняла самых высоких чиновников и добилась того, чтобы разрешили «беспрепятственный провоз из Малой Валахии в Санкт-Петербург для предания земле тело скончавшегося полковника Карамзина». Об этом были уведомлены «обер - прокурор святейшего Синода, министр финансов и управляющий министерства иностранных дел».
Друг семьи Карамзиных Федор Тютчев тяжело пережил церемонию перезахоронения: «А я вижу, словно это было вчера, как он - в военной шинели расстается с нами на вокзале и я говорю ему на прощание - воротитесь. И вот как он вернулся!»
Уже известный нам ссыльный поляк Янушкевич отправил из Нижнего Тагила письмо брату: «Вчерашняя почта принесла нам печальную весть о гибели г-на Карамзина... Трудно передать, каким трауром эта весть покрыла наш Нижний Тагил... У меня была возможность познать все благородство его характера, он относился ко мне даже более благожелательно, чем я мог ожидать...»
Кстати говоря, Аврора Карловна после гибели мужа взяла на себя хлопоты за освобождение Янушкевича. Но, увы, безрезультатно... И лишь в 1856 году после манифеста об освобождении ссыльных поляков, 29 июня, Адам Янушкевич покинул Нижний Тагил. На родину его провожали со слезами, в толпе было много женщин. Он ехал домой. Умирать...
В Нижнем Тагиле решили увековечить добрую память об Андрее Николаевиче Карамзине. На благое дело деньги собирали по подписке.
16 мая 1855 года на госпитальной площади поселка был сооружен чугунный памятник по проекту архитектора из местных Алексея Гавриловича Белова. Скульптор - А.И. Лютин, помощник директора Екатеринбургской гранильной фабрики, лепщик И. Гурьянов. Памятник отливали на Нижнетагильском заводе под руководством Федора Филипповича Звездина, лучшего демидовского мастера художественного литья, обучавшегося в свое время бронзолитейному делу в Петербурге и в Париже.
Памятник А. Н. Карамзину
Памятник получился своеобразный... По углам его - встревоженные грифоны. Они заслоняют полураскрытыми крыльями, напоминающими древнерусские щиты, весь памятник. Издалека сооружение напоминало русскую часовенку, увенчанную нетрадиционным крестом, а шлемом и мечом.
Сохранилась «роспись служащих и рабочих людей Нижнетагильских заводов, принявших участие в добровольном пожертвовании на сооружение памятника в Нижнетагильске покойному Андрею Николаевичу Карамзину в признательность за двукратное посещение им заводов».
Дали деньги представители всех слоев населения. В списке кроме высшего заводского руководства и рабочих есть редактор по составлению месячных рапортов, журналист, архивариус, прикомандированные впредь до определения к постоянным должностям, бухгалтера, частные приставы, квартальный, строитель пудлинговых печей, инспектор по лесной части, священники, содержатель фуража, старшие лекарские ученики, костоправ, учителя, помощники караванного отправителя, торговое сословие и разные лица....
Анатолий Демидов захотел поощрить заводчан за высокохудожественную и добросовестную работу, но они деньги брать отказались. Тогда Демидов подарил создателям памятника образ Святого Андрея Критского в драгоценном окладе.
Сохранилось письмо от главной конторы в Санкт-Петербурге управляющему Нижнетагильскими заводами П.Н. Шиленкову: «Милостливый Государь, Павел Николаевич! Именной список лиц, принимавших участие в пожертвованиях на сооружение в Нижнетагильске памятника покойному Андрею Николаевичу Карамзину, доставленный при письме вашем ко мне № 5197, я имел честь представлять на благоусмотрение Его Превосходительства Анатолия Николаевича.
Его Превосходительство, тронутый таким сочувствием тагильцев к памяти покойного Андрея Николаевича, приказать изволил поблагодарить означенных лиц. В знак же сего благоволения назначить им в подарок образ Св. Андрея Критского, стоимостью своею сообразный с тою суммою, какая была употреблена на устройство памятника. Образ этот отправлен отсюда в заводы по тяжелой почте 15 сего ноября под маркою II №231-
Сообщая Вам о том, я прошу Вас по получении сказанного образа пригласить всех участвовавших в пожертвовании и объявить им о милости Его превосходительства, почтить меня уведомлением, как о получении этого образа, так и том где признано, будет оный...
Примите, милостивый Государь, уверение в истинном моем к вам уважении и преданности».
А вот ответное письмо...
«Ваше Превосходительство! Милостивый Государь Анатолий Николаевич!
В 4-е число сего декабря я имел счастье получить драгоценную посылку, заключавшую образ Св. Андрея Критского за тем уведомил, о том Евгения Карловича Поара, что образ тот - есть подарок Вашего превосходительства Тагильцам, в знак благоволения к ним за памятник, сооруженный их усердием памяти покойного Андрея Николаевича Карамзина.
Столь высокий и столь согласный чувствам Тагильцев знак внимания Вашего Превосходительства слабым пожертвованиям их - глубоко трогает сердца наши, и я в лицах всех их поспешаю повергнуть Вашему Превосходительству ни объяснимая словами чувства душевной и искренней благодарности их. Этим подарком Ваше Превосходительство благоволили приготовить более возвышенный и более надежный памятник покойному, нежели какой могли соорудить слабые приношения Тагильцев.
Что касается до того, где приличнее поместить образ Св. Андрея Критского, то для этого представляется два места: во - первых, церковь в Черноисточинском заводе, сооружаемая во имя святого Андрея Критского, которой он был бы отличным украшением и соответствовал бы имени храма, а во - вторых, во Входо-Иерусалимской церкви в Нижнетагильске, как соборном храме и средоточии значительнейшей части жителей и участников пожертвований для памятника Андрея Николаевича Карамзина... которое из этих мест избрать для присланного вами образа, я имею честь представить это благоусмотрение Вашего Превосходительства, и буду ожидать Вашего решения.
Благоволите Ваше Превосходительство принять уверение в искренних чувствах глубочайшего моего уважения и беспредельной преданности к Вам».
У памятника Карамзину в Нижнем Тагиле тоже несчастливая судьба. По одной из версий он был разрушен в годы Гражданской войны случайным белогвардейским снарядом, по другой - в сталинские времена помешал прокладке трамвайных путей и был снесен. К счастью, в местном краеведческом музее сохранилось несколько его фрагментов. Теперь поговаривают о восстановлении памятника Андрею Николаевичу.
VIII. Жизнь, какая она есть...
Аврора Карловна с семьей приехала в Нижний Тагил на открытие часовни и памятника мужу. Дважды вдова стояла на площади в черном траурном платье. Возможно, она молила Бога, чтобы он вознес ее на небеса к Андрею Николаевичу. В таком случае Господь не внял молитвам госпожи Шернваль. Ей предстоит пережить и многое, и многих, и умереть в следующем веке в возрасте девяносто четырех лет, да и то не своей смертью, а при пожаре выбросившись из окна горящего дома...
Аврора Карловна Карамзина, 1870-е
В течение своей необычайно долгой жизни Аврора Демидова будет с ужасающей регулярностью терять близких людей. С ней останется лишь ее красота. Граф и писатель (или наоборот) Владимир Соллогуб в воспоминаниях, опубликованных в 1886 году, писал: «Я видел не так давно Аврору Карловну, и она даже старушкой остается прекрасной».
Увлекшись идеей благотворительности и милосердия в Нижнем Тагиле, Аврора Карловна посвятит ей всю свою жизнь. Будет изучать постановку санитарного дела и охраны здоровья в Германии и Швейцарии, систему ухода за больными в парижских организациях «Бедных маленьких сестер» и «Блаженных сестер». Устроит целую сеть детских яслей и домов, как в России, так и в родной Финляндии. В конце жизни госпожа Демидова-Карамзина-Шернваль напишет вдовствующей императрице Марии Федоровне прошение о предоставлении Финляндии национальной независимости. Прошение, конечно же, осталось без последствий...
***
Андрей Николаевич прожил достойную и одновременно какую-то трагически нелепую жизнь... Вспоминается надрывный голос Высоцкого: «Эх, ребята, все не так, все не так, ребята!»
Рисовал, писал, музицировал, то есть был склонен к искусству, но служил в жандармерии. Был убежденным монархистом, но дружил с польскими революционерами, а русского мужика называл самым несчастным человеком. Мечтал о подвиге, но никак не проявил себя на войне. Мог стать прекрасным отцом, понимал и тонко чувствовал детскую душу, но Господь не дал ему детей. Был влюблен и любим красивейшей женщиной, но прожил с ней недолго. Из него мог бы получиться добрый барин и прекрасный хозяин, но он видел себя воином.
И самое грустное... Всю жизнь вращался в высшем свете, среди людей «благородного происхождения» и творческого бомонда, подолгу жил за границей, отдыхал и лечился в лучших курортах, читал умные книги, а свое человеческое предназначение - приносить людям добро - исполнил почти случайно за два кратких приезда в далекий уральский поселок, который не всегда и найдешь на российских картах того времени...
Боже мой, как все запутано - то в наших судьбах!..
