14 сентября 1911 г. в городском театре Киева, во время второго антракта спектакля «Сказка о царе Салтане», у барьера оркестровой ямы раздались выстрелы. Два подряд. Стреляли в премьер-министра Российской Империи, Петра Аркадьевича Столыпина. Через через несколько дней он скончался.
Петр Столыпин: «Замысел убийцы удастся!»
Отношение к личности и делам Петра Столыпина — отличная иллюстрация того, как можно «колебаться с линией партии». Сравнительно недавно ни одни работа, посвящённая этому вопросу, не могла обойтись без цитирования статьи Лепнина «Столыпин и революция», где покойный российский премьер без обиняков назывался «обер-вешателем» и «погромщиком». Сейчас фигура Столыпина вырастает до исполинских масштабов. Мудрый, дальновидный политик, умелый реформатор, который почти сделал Россию «мощнейшей экономической державой мира». И цитируют уже самого Петра Аркадьевича. С явным отрывом лидируют следующие его выражения: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия» и «Дайте 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». Популярный некогда эвфемизм «столыпинский галстук», обозначающий петлю и виселицу, объявляют как минимум подрывающим патриотизм.
Почему-то считается, что укоренение этого термина в русском языке — плод деятельности большевиков, которые, дескать, «не простили Столыпину военно-полевых судов, пытавшихся остановить грабежи и насилия революции 1905-1907 годов». Да и к самим военно-полевым судам нынче отношение странное. Почти ироническое. Ну да, по их приговорам казнили где-то 2800 человек. Это же смешно! Это же капля в море! Особенно по сравнению со сталинскими репрессиями, число жертв которых бездумно и безответственно назначают с потолка, и считают как минимум на десятки миллионов. Немудрено, что по результатам такого сравнения Столыпин представляется стороннему наблюдателю как вполне невинная фигура, очернённая происками недоброжелателей.
При этом катастрофически забываются важные вещи. Скажем, из числа столыпинских жертв произвольно исключают тех, кто был отправлен в тюрьму и на каторгу. А их было 23 тысячи. И ещё 39 тысяч высланных вообще без суда. И совсем уже не считают тех, кто был убит мимоходом. Так, 15 мая 1910 г. в селе Волотово Лебедянского уезда Тамбовской губернии при подавлении крестьянского волнения полиция применила оружие. Было убито шесть крестьян. Да, пример единичный. Но стоит всё же взглянуть на статистику. А она такова. В «страшный» 1907 год, год «кровавой революции» по всей России зафиксировано 2557 крестьянских выступлений. В 1910 году, когда полным ходом шла «благословенная столыпинская реформа», выступлений уже 6275 — то есть их число увеличилось более чем в два раза.
Насколько охотно при подавлении этих волнений применяли оружие и вешали, сказать, к сожалению, нельзя. Можно только предполагать, что жертвы были, и немаленькие. Потому что волна возмущения этими делами в России поднялась безо всяких большевиков — сама по себе.
Дело в том, что современники событий никак не могли сравнивать столыпинские репрессии со сталинскими — до последних оставалось ещё лет тридцать. А вот с тем, что было сравнительно недавно — сравнивали охотно. И сравнение получалось шокирующим. С 1825 по 1905 гг. в Российской империи по политическим мотивам казнили 160 человек. В среднем выходит по два в год. За время действия столыпинских военно-полевых и военно-окружных судов, как мы помним, было повешено и расстреляно 2800 человек. То есть по 700 человек в год. А теперь, как говорится, почувствуем разницу — как было и как стало. Два и семьсот. Скачок в 350 раз. Неудивительно, что людям такое положение дел казалось возмутительным и вызывало протест. В частности, известна шансонетка, которую сочинили в Одессе, а исполняли, в общем, повсеместно. Правда, до первого визита полиции. Называлась она «Галстуки, галстучки»: «У нашего премьера ужасная манера — на шею людям галстуки цеплять».
Константин Кудряшов "АиФ"
«Еще 10 лет, и Россию будет не догнать», — заключил в 1908 году французский аналитик, исследовавший «русское экономическое чудо». Сам же человек, совершивший это чудо премьер-министр Столыпин, был чуть менее оптимистичен: «Дайте нам 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и процесс станет необратим»... Но не двадцати, ни даже десяти спокойных лет история России не отвела... А самого Петра Аркадьевича террористы убили гораздо раньше. С 11-й попытки!
Утром в субботу 12 августа 1906 года к подъезду дачи министра внутренних дел Петра Аркадьевича Столыпина на Аптекарском острове подкатило ландо. Оттуда вышли двое жандармов и один штатский, во фраке и с цветком в петлице, с пухлым портфелем в руках. Троица деловито направилась в приемную. Там ожидало несколько десятков человек, в том числе какая-то женщина чахоточного вида с тремя детьми. Над крыльцом на балконе в это время сидели двое из пяти детей самого Столыпина: 15-летняя Наташа и 3-летний Аркадий с няней, очень молоденькой девушкой-сиротой.
Новоприбывшим преградил путь швейцар: «Запись на сегодняшний прием прекращена». Но те отодвинули его и решительно вошли в приемную: «Министерская необходимость! Это очень срочно, господа!» Тут уж вмешались агенты охранки, неотлучно дежурившие у дверей столыпинского кабинета. Короткая схватка. Взрыв. В пухлом портфеле была взрывчатка...
Убитых — более 27 человек. Раненых— более 30. Та женщина с детьми, офицеры, чиновники, мещане… В приемной — кровавая каша. А на балконе… Балкона, собственно, вообще не было. Его снесло взрывной волной. Позже под обломками нашли погибшую молоденькую няню и раненого малыша без сознания. Наташу Столыпину отбросило дальше всех, на мостовую, и она попала под копыта взбесившихся от грохота лошадей. «Странно было видеть, как Наташу переносили, это безжизненно лежащее тело с совершенно раздробленными ногами и спокойное, будто даже довольное лицо, — вспоминала ее сестра Мария. — Но потом она стала кричать, жалобно и безнадежно. А у брата Ади были раны на голове и перелом ноги, и он несколько дней совершенно не мог спать, ему все мерещилось, что он падает».
Петр Аркадьевич не пострадал совершенно. Едва отправив раненых по больницам, он поехал на заседание кабинета министров, а после — на прием к императору. Царь проявил горячее сочувствие, предложил деньги на лечение пострадавших членов семьи. Столыпин выслушал с каменным лицом: «Ваше величество, я не продаю кровь своих детей». Ответ неслыханный, оскорбительный! Но что взять с отца, дочери которого как раз в этот момент должны были ампутировать ноги (этого, кстати, не произошло. Девушка умолила врачей отложить ампутацию до утра, потом еще на несколько часов, потом еще...
Убедившись, что заражения крови нет, врачи провели несколько операций, и через три года Наташа даже смогла понемногу ходить)…
Петр Аркадьевич очень любил свою семью. Пожалуй, больше, чем это бывает у великих людей и больших государственных деятелей. Он женился рано, еще в университете, где учился на физико-математическом факультете. Причем на невесте своего старшего брата, убитого на дуэли (с убийцей брата Петр Аркадьевич и сам стрелялся и был ранен в правую руку, которая с тех пор плохо действовала). Супруги мечтали о сыне, но после рождения пяти дочерей уже почти перестали надеяться… И все же в 1903 году у них появился сын. Столыпину был тогда уже 41 год, он дослужился до саратовского губернатора и не чаял от жизни ничего более, чем имел. Но, видно, у истории были на него свои планы…
Пленник зимнего дворца
Когда во вверенной ему Саратовской губернии в 1905 году полыхнули крестьянские восстания, Петр Аркадьевич не растерялся. Ездил по губернии, собирал крестьянские сходы, расследовал дела о грабежах помещичьих усадеб, разговаривал, убеждал. Его голос был вечно сорван от ежедневных многочасовых речей. Он гордился, что удается обойтись арестами нескольких зачинщиков, без порки всех бунтовщиков, как делалось в других губерниях. Просто Столыпин действовал на людей магнетически: высокий, ладный, косая сажень в плечах, гордый взгляд, властные интонации. Однажды на сходе мужики пошли на него с дубинами, и тогда Петр Аркадьевич… бросил главарю нападавших свою шинель. Мол,подержи-ка, братец. И мужики растерялись! Хуже стало, когда восстали саратовские рабочие — революция все разгоралась... Но Столыпин нашел относительно бескровный выход: вооружил своих казаков корзинами с камнями. Все лучше, чем пули! Впрочем, однажды в Саратов все-таки пришлось вызвать правительственные войска. Погибло восемь манифестантов… Восемь человек за всю революцию! По меркам других губерний — мизер. Но террористы-эсеры так не считали…
Это была настоящая война, и велась она уже пятое десятилетие. Эсеры и сходные с ними революционные террористические организации росли как грибы дождливым летом. И сколько ни казни, молодых людей из интеллигентных семей, желавших пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы уничтожить чиновника рангом повыше, не убывало. В считаные годы были убиты министр внутренних дел Плеве (предшественник Столыпина), московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, самарский губернатор Блок, главный военный прокурор Павлов, многие-многие другие.
Объявились террористы и в Саратове. Первой жертвой пал генерал-адъютант Сахаров — тот самый, что привел в город правительственные войска. Просто в дом Петра Аркадьевича, где гостил генерал, пришла барышня из образованных, хорошенькая, как картинка, и очень юная. Сказала швейцару, что у нее прошение к петербургскому гостю, и застрелила Сахарова. После эсеры одного за другим убили двух начальников саратовского охранного отделения, причем второй, отлично понимая, что за ним ведется охота, слезно просил Петра Аркадьевича позаботиться о семье, когда его не станет. Так и случилось вскоре. Покушались террористы и на самого губернатора. Однажды метнули в него бомбу, но что-то напутали, и бомба не взорвалась. В другой раз пытались застрелить, но Столыпин вовремя заметил направленный на него из толпы ствол револьвера и поступил в своем стиле: распахнул пальто, подставил грудь — стреляй! И террорист, совсем еще мальчишка, испугался и кинулся бежать.
Пожалуй, именно личное мужество вознесло Столыпина на вершину власти. Николаю II требовался человек, способный задавить революцию. И вот в апреле 1906 года, отправив прежнее правительство во главе с премьер-министром Витте в отставку, император вызвал к себе в Царское Село Столыпина и предложил портфель министра внутренних дел, а вскоре и премьер-министра. Петр Аркадьевич отказывался, но царь Николай сказал: «Я прошу, я даже приказываю вам принять этот пост».
А через четыре месяца случился взрыв на Аптекарском острове. Следствие установило, что теракт — дело рук московской организации «эсеров-максималистов». В полиции только горестно взмахнули руками: считалось, что «максималисты» у них под колпаком. Один из их лидеров, Соломон Рысс, был арестован и завербован в секретные агенты (чтоб обставить его «побег из тюрьмы» как можно правдоподобнее, пожертвовали двумя честными служаками-полицейскими, их отправили на каторгу практически без вины). И вот оказалось, что все напрасно: Рысс просто морочил полиции голову.
Решено было перевезти Столыпина с семьей в пустующий Зимний дворец, под усиленную охрану. Гулять ему разрешалось только по крыше дворца. Если нужно было куда-то выехать, Петр Аркадьевич брал с собой специальный портфель с вложенным стальным пуленепробиваемым листом, выполнявшим роль щита. Покушения на его жизнь продолжались.
Однажды полиции стало известно, что террористы хотят подослать убийц на торжественное освящение нового медицинского института, где должны присутствовать Столыпин и петербургский градоначальник фон дер Лауниц. Петра Аркадьевича уговорили не ехать. А фон дер Лауниц не внял предостережению и был убит.
В другой раз Столыпина спасло только чудо. Дело было на празднике воздухоплавания в авиаклубе. Петр Аркадьевич рассматривал летательные аппараты, разговаривал с летчиками (тогда их называли «летунами»). Спросил у одного по фамилии Мациевич: «Скажите, а не страшно летать? Я хотел бы попробовать. Возьмете меня пассажиром?» Мациевич отчего-то побледнел и заволновался, но отказать министру не смог. Столыпину принесли шерстяной шлем и перчатки с широкими раструбами, помогли взобраться на сиденье сзади летчика. Самолет за 5 минут сделал два круга на высоте 20 метров и благополучно приземлился. А через два дня Мациевич разбился, выпав из самолета. При расследовании обстоятельств выяснилось, что летун… состоял в эсеровской организации. И знал о планах убить Столыпина, но, когда ему самому внезапно представился случай, не решился. За что эсеры и приговорили его к смерти, приказав совершить самоубийство…
С некоторых пор Столыпин сделался фаталистом и совсем перестал бояться. «Каждый вечер я благодарю Бога за лишний дарованный мне день. Я ясно чувствую, что когда-нибудь замысел убийцы, наконец, удастся», — записал он в дневнике. Но прежде ему предстояло успеть совершить то великое дело, ради которого он был призван в Петербург. Дело преобразования страны.
О галстуках и вагонах
Для начала нужно было остановить революцию. Но Россия — не саратовская губерния, везде не поспеешь и одним только личным мужеством бунт не подавишь. А может, после взрыва на Аптекарском Петр Аркадьевич просто утратил изрядную долю былого идеализма… Словом, он представил царю проект закона о военно-полевых судах над наиболее опасными преступниками и мятежниками. Предание суду происходило в течение 48 часов после ареста, а приговор приводился в исполнение не позднее чем через 24 часа. Чаще всего это была виселица. Таким образом казнено было 683 человека. Но с революцией было покончено...
Однажды в Государственной думе депутат Родичев позволил себе весьма смелую метафору, сказав, что потомки назовут виселицы военно-полевых судов «столыпинскими галстуками». Петр Аркадьевич немедленно вызвал Родичева на дуэль. Между прочим, если б зарвавшийся депутат принял вызов, Столыпину (тогда уже премьер-министру) пришлось бы уйти в отставку, поскольку глава правительства никак не может участвовать в столь незаконном деле, как дуэль. Но Родичев и не помышлял о том, чтобы стреляться. Вся дума возмутилась его выходкой, и депутату ничего не оставалось, как принести официальное извинение. Столыпин выслушал, молча кивнул, но руки обидчику так и не подал.
На этот раз он вышел победителем. Его речь в думе вызвала громкую овацию: «Государство обязано, когда оно в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Когда дом горит, господа, вы врываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его лечат, отравляя организм ядом. Россия, господа, сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных хирургов, применяющих самые чрезвычайные меры с одним только упованием — исцелить больного. Им, нашим врагам, нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия».
Государь, напуганный революцией, предоставил Столыпину небывалые полномочия. И Петр Аркадьевич сумел ими воспользоваться. Он понимал, что одним насилием страну не оздоровить. И сделал многое, чтобы граждане почувствовали себя свободными в собственной стране. Отменил цензуру. Ввел закон, по которому закрыть газеты и журналы можно было только по решению суда. Склонил государя не отказываться от идеи Государственной думы.
Но главным делом Столыпина, тем, благодаря чему его имя прославилось в мире, была сельскохозяйственная реформа. Прежде всего нужно было освободить крестьян от власти общины, позволить им, ни у кого не спрашивая, покупать землю, получать паспорта и уезжать куда им угодно. Словом, действовать по собственному разумению, как это давно было заведено в европейских странах. Теперь крестьяне делались равноправными гражданами: их больше не могли выпороть или засадить в тюрьму без суда. Но даже это было не главное. Главное — дать людям земли, и побольше. Для этого Столыпин создал Крестьянский банк, который выкупал землю у помещиков и продавал крестьянам по низким ценам и в рассрочку (разницу покрывало государство). Впрочем, столыпинские реформы были выгодны только тем, кто хотел и умел работать на земле. «Когда мы пишем закон для всей страны, главное — иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых», — считал премьер-министр. По новому порядку даже в годы неурожая бесплатной помощи неимущим не предоставлялось. Их просто направляли на общественные работы (например, строить дороги), и так же поступали с теми, кто, взяв ссуду в Крестьянском банке, не мог потом расплатиться.
Столыпин просто дал людям возможность зарабатывать самим, и это принесло поразительные результаты! Хлеба Россия стала производить столько, что просто завалила им Европу.
И все-таки земли не хватало. И Столыпин задумал перевезти безземельных в Сибирь. Для этого и были придуманы специальные вагоны для переселенцев — в народе их окрестили «столыпинскими». Это были теплушки, разделенные на две части: передняя была разгорожена для людей, задняя же оставалась пустой — для инвентаря и скота. Постройка таких вагонов обошлась казне в миллион с лишним, но дело, по мнению Петра Аркадьевича, того стоило. Кстати, переселенцы оплачивали проезд по-разному. Для тех, кто ехал в лучшие, обжитые районы, билет стоил дороже. А вот в безлюдную глухомань — сущие копейки.
Беда в том, что проводить все эти реформы Столыпину не то что не помогали, а решительно мешали. И Государственный совет, состоявший из консерваторов, и дума, в которой сильны были социалисты. Первым премьер-министр казался слишком «левым», вторым — слишком «правым». Пока Столыпина поддерживал государь император, на это можно было не оглядываться: думу, когда нельзя было с ней договориться, просто распускали высочайшим указом, утверждали нужный закон, а потом объявляли новые выборы. Что касается Государственного совета, который по закону труднее было распустить, — то особо строптивых советников по требованию премьер-министра просто высылали из Петербурга. Но… ровно до тех пор, пока император еще помнил об ужасах революции и считал Столыпина своим спасителем. А вот когда страна благодаря усилиям Петра Аркадьевича успокоилась, Николай II заговорил по-другому: «Я не понимаю, о какой революции вы, Петр Аркадьевич, все вспоминаете. У нас, правда, были беспорядки, но это не революция... Да и беспорядки, я думаю, были бы невозможны, если бы у власти стояли люди более энергичные и смелые». Такой несправедливости премьер-министр никак не ожидал...
Всесильный старец
Тут сыграла роль и ревность к великой популярности Столыпина в Европе. Газеты много писали об «экономическом чуде», совершенном российским премьером, а об императоре при этом почти не упоминали. Да что там газеты! Германский император Вильгельм, приглашенный русским царем на завтрак на яхту «Штандарт», забыв про царя и, что еще хуже, про царицу Александру Федоровну, все время аудиенции проговорил с одним только Столыпиным, и исключительно о преобразованиях в русской деревне. Этого Петру Аркадьевичу не простили. А вскоре при дворе у него завелся по-настоящему страшный враг.
Столыпину доложили, что на квартире фрейлины Вырубовой государыне представлен некий чудотворец, «старец» Григорий Распутин, и Александра Федоровна им крайне увлеклась. В полиции подозревали, не террорист ли он, провели расследование, и выяснилось, нет, не террорист, зато развратник. За Распутиным числились и дикий разгул в притонах, и даже кражи. Словом, компания для членов августейшей фамилии весьма нежелательная. Столыпин поехал в Царское Село, рассказал обо всем государю. Ни к чему это, увы, не привело. «Лучше 10 Распутиных, чем одна истерика царицы», — объяснил свое бездействие император.
Тогда Столыпин решил сам поговорить со «старцем», а тот… принялся его гипнотизировать. «Бегал по мне своими белесоватыми глазами, — рассказывал Петр Аркадьевич, — произносил какие-то загадочные и бесполезные изречения из Священного Писания, как-то необычно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей против меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит какое-то довольно сильное моральное влияние. Преодолев себя, я прикрикнул на него, что могу его раздавить в прах, предав суду по всей строгости закона о сектантах. И приказал ему немедленно, безотлагательно и притом добровольно покинуть Петербург, вернуться в свое село и больше не появляться». Распутин, уверенный в поддержке царской четы, решил, что премьер блефует. И тогда Столыпин на свой страх и риск выписал постановление на высылку «старца».
В этот день Распутин гостил в Царском Селе у своих августейших покровителей. Решили брать его по возвращении в Петербург, прямо на вокзале. Но этот человек обладал каким-то дьявольским чутьем. Увидев жандармов на перроне, он спрыгнул с поезда и, подобрав полы длинной шубы, кинулся к ждавшему его автомобилю. Преследователи не успели его остановить. Поехали к нему на квартиру, но туда Распутин больше не вернулся. Переночевал в великокняжеском дворце и на следующий день просто исчез из Петербурга. Объявился через несколько недель где-то в Сибири. Столыпин вздохнул с громадным облегчением и разорвал собственное постановление на арест, но, как выяснилось, преждевременно...
Скоро, очень скоро «старец» вернулся. И сделался всесилен. Наследник престола, царевич Алексей, страдал гемофилией, и императрица вбила себе в голову, что Распутин имеет чудотворную силу исцелить ее сына. Никакие разумные доводы не помогали... Столыпин был обречен. Так же, как и его реформы. А тут еще очередной законопроект провалился в думе и Госсовете... Вдовствующая императрица Мария Федоровна взялась было помочь. Вызвала Петра Аркадьевича к себе во дворец. В дверях ее кабинета Столыпин столкнулся с царем. Николай утирал платком слезы и выглядел ужасно растерянным. Не здороваясь, он прошел мимо остолбеневшего премьер-министра. «Я передала моему сыну глубокое мое убеждение в том, что вы один имеете силу и возможность спасти Россию и вывести ее на верный путь», — объяснила вдовствующая императрица. Оказалось, Николай был не против пойти навстречу Столыпину и на этот раз, но... опасался гнева супруги. Дело ограничилось полумерами. Госсовет император усмирил. Думу разгонять не стал. Законопроект был провален...
Столыпину же государь дал понять, что на время, пока все не уляжется, присутствие премьер-министра в столице нежелательно. Тем более что наступило лето, мол, самое время Петру Аркадьевичу поехать отдохнуть в его саратовское имение, привести в порядок хозяйство... Оскорбленный Столыпин так и сделал.
Проворонили?
Это лето 1911 года было, пожалуй, даже счастливым. Столыпин, наконец, получил долгожданную возможность побыть с семьей. К тому же он писал новый законопроект, рассчитывая, что вскоре его влияние при дворе восстановится и еще многое удастся сделать... Будущее России Столыпин видел в приближении политической системы к системе Соединенных Штатов Америки (с той же мерой самоуправления в губерниях), только с царем во главе. Кстати, именно эту страну он считал единственным серьезным союзником России, не доверяя европейским государствам. Рассчитывал в ближайшее время отправиться в Вашингтон…
Но пока ему предстояло ехать в Киев на торжества по случаю открытия памятника Александру II. Туда съехался весь Петербург во главе с императором — его Петр Аркадьевич не видел с начала лета...
И вот утром 29 августа царский поезд остановился на вокзале в Киеве. Увидев в толпе встречающих Столыпина, Николай как-то сухо кивнул ему и прошел мимо. Места в экипажах императорского кортежа Петру Аркадьевичу не нашлось. Премьер-министру пришлось... идти нанимать извозчика. Хорошо еще городской голова увидел это унижение и уступил Столыпину свою карету. А тут еще Распутин, встретив Петра Аркадьевича, вдруг завопил: «Смерть за ним! Смерть идет!.. За Петром... за ним...» Все это было безобразно, неприлично, отвратительно...
В частной беседе Столыпин жаловался: «Я чувствую себя здесь как татарин вместо гостя. Мое положение поколеблено, и из отпуска я, видимо, уже не вернусь в Петербург ни председателем Совета министров, ни министром». Но на людях виду не подавал. Он участвовал во всех официальных мероприятиях, сохраняя спокойствие и достоинство, будто тучи вовсе не сгустились над его головой...
Первого сентября с утра смотрели маневры, затем поехали на ипподром, вечером — в театр на парадное представление оперы Римского-Корсакова «Сказание о Царе Салтане». Столыпин приехал в театр рано, не спеша поднялся по лестнице, поздоровался с киевским губернатором, который зачем-то спросил: «Петр Аркадьевич, что это за крест у вас на груди, точно могильный?» «Этот крест мной получен от Саратовского управления Красного Креста, который я возглавлял во время японской войны», — ответил Столыпин.
В ложу, отведенную Совету министров, он не пошел. Сказал: «Без разрешения министра двора я сюда войти не могу, а он еще не приехал». Сел в партере, в первом ряду, недалеко от царской ложи. Царь с дочерьми Ольгой и Татьяной прибыли лишь через полтора часа.
В Киеве были лучшие оперные певцы, и в тот вечер они превзошли сами себя. Устав аплодировать, публика двинулась к выходу, а Петр Аркадьевич, разговорившись с попечителем киевского учебного округа, остался на месте. Он стоял, облокотившись на барьер оркестровой ямы, лицом к залу и видел, как наперекор текущей к дверям толпе идет высокий молодой человек в черном фраке. Это было несколько странно — почти все присутствующие господа явились в театр в белых мундирах. Молодой человек шел уверенно, в руках у него была афиша. Дойдя до второго ряда, незнакомец остановился. Оказалось, под афишей он скрывал браунинг. Раздались два выстрела. Публика замерла. Петр Аркадьевич опустил голову и с удивлением посмотрел на свой белый китель, на котором расцветало красное пятно. Потом перевел взгляд на царя, остолбеневшего в своей ложе, и сделал рукой какое-то движение, будто перекрестил... И после уже рухнул в кресло без чувств. Убийца тем временем, воспользовавшись всеобщей растерянностью, затесался в толпу и двинулся к выходу. Его схватили только в самых дверях...
На допросе выяснилось, что стрелявшего зовут Дмитрий Богров, ему 24 года от роду, он студент университета, а его отец — присяжный поверенный и богатый домовладелец. «Покушение на жизнь Столыпина произведено мною потому, что я считаю его главным виновником наступившей в России реакции, — охотно разъяснил Богров. — Действовал я один и по собственному разумению». Утром он, оказывается, написал родителям письмо: «Дорогие мои, милые папа и мама. Знаю, что вас страшно огорчит и поразит тот удар, который я вам наношу. Но я знаю вас за людей, которые все могут понять и простить. Простите же и меня, если я совершаю поступок, противный вашим убеждениям. Но спокойная жизнь не для меня, и, если бы я даже и сделал хорошую карьеру, я все равно кончил бы тем же, чем теперь кончаю. Целую много, много раз. Митя». Оставался только один вопрос: как этот Митя попал в театр, закрытый в тот вечер для публики? И тут-то выяснилась поразительная вещь!
Оказалось, что билет террористу дал... глава киевского охранного отделения Кулябко с ведома вице-директора Департамента полиции Веригина, главноначальствующего отдельного корпуса жандармов Курлова и начальника тайной дворцовой полиции Спиридоновича — то есть первых лиц российских спецслужб, прибывших в Киев специально для обеспечения безопасности императора и приближенных.
Что это было: странная доверчивость, преступная халатность или заговор — до сих пор не знает никто. Известно, впрочем, что у Курлова и Спиридоновича были свои причины ненавидеть премьера и опасаться его возвращения в Петербург: накануне своей полуотставки Столыпин отдал приказ о финансовых проверках в полиции. Но было ли это настоящей причиной случившегося — неизвестно.
В своих объяснениях они сообщили: незадолго до торжеств к Кулябко явился Богров, некогда сотрудничавший с охранкой в качестве тайного осведомителя. Богров был связан с эсерами и в свое время помог засадить в тюрьму нескольких боевиков. Вот и теперь он пришел, чтобы сдать товарищей по партии. Якобы из-за границы приехал некий Николай Яковлевич с помощниками, специально чтобы убить Столыпина. И охранка затеяла игру, в надежде выявить всю сеть заговорщиков... В театр Богрова послали для того, чтобы он опознал среди публики Николая Яковлевича. Ни перепроверять информацию, ни следить за Богровым, ни хотя бы обыскивать его перед входом никто не стал. Хотя секретных сотрудников из числа революционеров строжайше запрещалось допускать в те места, где находились высокопоставленные лица, и на то была специальная инструкция — случаев, когда такие агенты совершали обратное предательство, история знала немало...
Через пять дней Петр Аркадьевич умер в клинике. У него была задета печень, а подобные раны тогда лечить не умели. Богрова повесили в ночь с 11-го на 12 сентября — подозрительно быстро. Похоже было, что кто-то просто заметает следы. Всех четверых начальников, повинных в случившемся, обвинили в халатности и отстранили от должностей. Причем Курлов, Спиридонович и Веригин со временем вернулись на службу и заняли должности хоть и поскромнее прежних, но все же неплохие. И только Кулябко остался не у дел и переквалифицировался в агенты по продаже швейных машин «Зингер»...
А через два года в Киеве, напротив Городской думы, поставили памятник Столыпину. Деньги на него собирали всем миром. Скульптора пригласили того же самого, что делал памятник Александру II — итальянца Ксименеса. Он видел Столыпина в день гибели, хорошо запомнил его и сумел передать сходство. На постаменте решено было высечь некоторые высказывания Петра Аркадьевича. В том числе: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия»…
Ирина Стрельникова
7 Дней
